Ольга Гурьян - Свидетели

Я подумала, что назавтра готовится казнь, но не могла понять, почему же такие долгие к ней приго­товления. Ведь казни на Старом рынке не редкость, и немало горожан поплатились жизнью за свою не­нависть к англичанам. И все мы здесь, в Руане, осто­рожны в своих разговорах, а увидев англичанина, и вовсе замолкаем — немеем, как рыбы, набравши в рот воды.

А красный свет факелов перебегал от стены к стене.

Я не выдержала и осторожно выскользнула из-под одеяла, чтобы не разбудить мужа. Он намно­го старше меня и нуждается в отдыхе. А обеспокоишь его раньше времени, будет ворчать и браниться.

Итак, я потихоньку встала и босая подошла к окну. Тут я увидела, что нагнали на площадь много рабочих и они высоко, ряд за рядом, возводят каменную кладку, скрепляют ее раствором, так что вместо низенького нашего эшафота вырастает подножие для костра, длинное и широкое и высокое — такое, что отовсюду издалека будет его видно. А вокруг ко­стра у самой ограды церкви Спасителя, с той сторо­ны, где кладбище, из крепких бревен и длинных до­сок сколачивают эстрады.

И тут я поняла, что этот костер для Жанны и эстрады для ее судей и убийц.

Я упала на колени и, положив руки на сиденье табурета, долго плакала и молилась, чтобы случи­лось чудо, чтобы Жанна спаслась, чтобы не для нее были эти приготовления, чтобы пусть вдруг ночью напали на Руан войска французского короля и все его отважные капитаны, соратники Жанны — Дю­нуа, Ла Гир, Алансон и как их всех зовут,— взяли бы Руан, и освободили Жанну, и убили бы проклятых англичан, уже столько лет поработивших нас.

Между тем рассвело; я умыла лицо и руки, неслышно оделась и, прикрыв за собой дверь, вышла на площадь. И уже каменщики и плотники ушли, окон­чив свою работу, а со всех улиц, из всех домов выбегают люди и спешат к Тюремной улице. И я поспе­шила вслед за ними.

Так, во всё более густой толпе, прошла я сперва на север улицей Веселых ребят, свернула к восто­ку улицей Конопатчиков, улицей Дудочников к перекрёстку Медного горшка. И тут я увидела Жанну.

Раньше я не видала Жанну. Я думала: она грозная, сияющая, в блестящих доспехах, поднятым ме­чом изгоняющая англичан из Франции, будто Адама и Еву из рая. Она сильная, здоровая, никакие раны ей не страшны, впереди всех кидается в битву. Сострадательная, милосердная, не позволяет своим сол­датам проливать невинную кровь, убивать мирных граждан, и, повелительную, они не смеют ее ослу­шаться.

И теперь я увидела Жанну.

На тележке, запряженной четырьмя лошадьми, окруженная отрядом английских лучников стояла девушка, такая иссохшая, такая изнуренная, такая серая, будто каменная статуя мученицы на портале собора.

И о ужас! Голова у нее была обрита догола — по­зорное наказание, которому подвергают только самых дурных женщин. И из широко открытых, изумлен­ных, испуганных глаз лились слезы. Все лицо было мокро от слез.

И, глядя на нее, я почувствовала такую скорбь и боль, будто пронзили меня мечом от горла и до ступ­ней, и я зарыдала, и рыдающая толпа, теснясь, несла меня из улицы на улицу, так что в беспамятстве про­делала я весь обратный путь и снова очутилась на Старом рынке.

Жанну сняли с тележки, и два монаха-домини­канца помогли ей подняться на южную эстраду.

Здесь проповедник — Николай Миди его проклятое имя — долго говорил, и его слова доносились до нас:

— Жанна, называющая себя Девой, вредоносная, гибельная, обманщица, волшебница, суеверка, бого­хульница, самохвальщица, язычница, вызывающая дьявола, вероотступница, еретичка...

Он говорил и говорил, и Жанна терпеливо слу­шала эту бесконечно долгую, гнусную речь. И когда он наконец замолчал, она ответила своим высоким, детским, охрипшим от слез голосом:

— Я прощаю всем людям, причинившим мне зло.

С вышины своей эстрады королевский судья Ральф Бутлер крикнул:

— Уведите ее!

И палачу:

— Исполняй свой долг!..

Не могу я об этом говорить. Пятьсот лет пройдет, тысяча лет пройдет, невозможно говорить об этом спокойно.

Палач цепями привязал ее к столбу, обвил це­пями от ног и до пояса, и густой черный дым закрыл ее.

И тогда мы, стоящие на площади, двинулись к эстрадам.

И судьи, почуяв наш гнев, поспешно покидали свои места, испугавшись нас, безоружных, один за другим убегали.

Но в какое-то мгновение был отдан приказ пала­чу раздвинуть пылающие дрова, чтобы показать нам тело обугленное, скоробившееся, закрученное вокруг столба.

Так мы увидели ее в последний раз в вихре черного дыма.