Михаил Шмушкевич - Два Гавроша

Скрипнула дверь. Все умолкли. Вошла женщина. Она с трудом перевела дыхание и, машинально поправляя выбившиеся из-под шляпки волосы, пыталась что-то сказать, но не могла.

Дядюшка Жак подошел к ней:

— Что нового, Мари? Вы разыскали Полетту?

— Да, — ответила она, бросив беглый взгляд на присутствующих. — Ее целых три дня не отпускали домой, так как в тюрьме была объявлена голодовка. Теперь всем вольнонаемным заявили, что в них больше не (нуждаются. Полетта утверждает, что там началась какая-то подозрительная возня. Вчера в тюрьму дважды приезжал генерал. Идет сортировка заключенных, их разбивают на группы.

Грасс покосился на секретаря ЦК. Тот, закусив губу, задумчиво глядел на заостренный кончик карандаша.

— Собирай вещи и выходи, — приказал дежурный гестаповец, распахнув дверь камеры.

Павлик взглянул на него с удивлением: какие вещи? У него нет никаких вещей.

— Кружку, кружку бери! — раздраженно повысил голос гитлеровец. — Выходи. Руки назад!

Павлик не спеша зашагал по знакомому коридору. Он прислушивался к доносящимся из камер шорохам, рассматривал кованые двери и представлял себе людей, томившихся за ними. Заросшие, бледные, изможденные, но с живыми глазами, в которых теплится надежда.

Куда его ведут? К Шульцу? А зачем кружка? Может быть, капитан решил его выпустить? Найдет ли он дом, где живет Жаннетта? Париж — не Пятихатки. Тут одних площадей сто сорок, а улиц, скверов, переулков, проспектов, бульваров! Без адреса затеряешься, как игла в стоге сена. Довели бы его до площади Согласия, а там уж с закрытыми глазами дом Жаннетты найти можно.

Лестничная площадка. Куда идти — вверх или вниз?

— Вниз!

Камера № 10. Одиночка или общая? Раздражающий скрип железа. Гестаповец отпирает дверь. Павлик от сильного удара в спину летит во тьму. Постепенно глаза привыкают к темноте. В полумраке смутно вырисовываются какие-то фигуры. Люди? Живые? Почему же они сидят молча, неподвижно?

— Товарищи! — неожиданно пронзил тишину звонкий голос. — Да это же тот малыш!

Поднялся шум. Одни выползали из-под нар, другие спускались сверху вниз, и через минуту новичка окружили десятка два закованных в цепи. — заключенных. Они его обнимали, хлопали по плечу, целовали. И каждый громогласно выражал свой восторг.

— Я рад, что тебя перевели к нам!

— Вместе веселее!

— Теперь, бон диабль [21] Славный малый (франц.) , заживем. Мал ты ростом, да велик силой.

— Шульц знаешь почему над тобой издевался? Он тебя боится. Тех, кого боятся, всегда ненавидят.

Все пожимали ему руку: «Здравствуй, камрад!», «Молодец, камрад!», «Салют, камрад!»

Со всех сторон то и дело раздавались возгласы:

— Советскому пионеру ура-а!

— Ура-а-а! — гремела вся камера.

Павлик покраснел. Его смутила такая встреча. Надо было ответить этим горячим, добрым французам, но он не находил слов.

— Да здравствует Советский Союз! Ура!

— Ура-а-а! — подхватили все.

Кто-то стал расталкивать образовавшийся круг. Все повернули голову.

— А, Хозе! Проснулся? Доброе утро. Ха-ха-ха!

— Не смейся, Пьер. Он не выспался в Мадриде, вот теперь и досыпает вместе со своим напарником в Париже.

— Хозе видел во сне бой быков.

Немолодой коренастый испанец с черными как воронье крыло волосами не обращает внимания на шутки. Протиснувшись вместе со своим напарником к Павлику, он стремительно протянул ему обе руки.

— Привет русскому человеку из Гвадалахары! — произнес испанец с пафосом и тут же с тревогой спросил: — Почему левую руку подаешь?

— Правую Шульц покалечил….

Испанец не дал ему договорить.

— Изверги! — резко вскрикнул он. — Убийцы! Скоро вам конец, скоро! Слышите! — Повернувшись к двери, погрозил кулаком. — Крепкая, мозолистая рука вас везде найдет! В Берлине, в Мадриде, в Токио…

Камера утихла. Все взгляды устремились на Павлика и на обнявшего его испанца. Тишину нарушил пожилой француз с седой бородкой клином, единственный заключенный в этой камере, закованный в цепи без напарника.

— Мы, малыш, кажется, с тобой старые знакомые, — протянул он руку.

Павлик вопросительно и виновато посмотрел ему в лицо. Он никак не мог вспомнить, где встречал этого старика.

— Мы с тобой через стену переговаривались. Полетта рассказывала, как ты меня ругал, — добавил он смеясь.

Павлик слегка покраснел.

— Вы месье Жусс?

— Он самый, — подтвердил француз.

— Да, — признался Павлик, — я рассердился на вас за то, что вы скрыли от меня голодовку. Когда я об этом узнал, я расстроился, стыдно стало…