Михаил Шмушкевич - Два Гавроша

Однажды отец Павлика пришел домой взволнованный и рассказал, что его приняли в кандидаты партии. «В кандидаты? — удивился тогда Павлик. — Почему не в члены?» Отец ответил: «Это испытательный срок, понимаешь? За это время я должен доказать, смогу ли я быть достойным членом партии, самой передовой, самой сильной и самой преданной интересам рабочего класса всего мира». Как правильно сказал тогда отец: здесь, в Париже, есть много, очень много патриотов, но преданней коммунистов нет! Их расстреливают, вешают, а они не склоняют головы. Каждый день Павлик слышал звон цепей в коридоре и не сомневался, что среди этих заключенных больше всего коммунистов. Он их не видел, но, перестукиваясь с ними, знал все, что происходит в камерах. Об одном он только не знал и не догадывался: не знал он, что тюрьма объявила голодовку в знак протеста против неслыханного издевательства Шульца над ним, Павликом.

Трижды в день громыхали кормушки камер: надзиратели приносили завтрак, обед и ужин. Они уговаривали заключенных принять пищу и не раздражать капитана. В ответ на это с утра до позднего вечера с этажа на этаж перекатывались «Марсельеза», «Интернационал» и русская «Катюша».

Это окончательно взбесило Шульца. Он то и дело подходил к глазкам камер и орал: «Я вас всех перестреляю! Дьяволы, сейчас же отмените голодовку!» Заключенные смеялись. Они в один голос требовали прекратить пытки при допросе Павлика, оказать ему срочную медицинскую помощь и перевести в общую камеру. Гестаповец с пеной у рта кричал: «Нет! Не будет по-вашему!» Тогда в двери, в кормушки летели табуреты, столы, тумбочки, параши…

Павлик слышал шум, но не знал, что так встревожило тюрьму. Он несколько раз обращался к своему соседу, но тот на его вопросы отвечал весьма туманно.

И все же он узнал. Узнал на третий день, когда в камеру пришла уборщица Полетта.

— Жаннетта к вам не приходила? — спросил он.

— Что ты, сынок! — замахала она рукой. — Всем вольнонаемным французам запрещено выходить из тюрьмы. Третий день на цепи сидим… Боши боятся, как бы в городе не узнали, что здесь происходит. А там и без того весело. По призыву коммунистов забастовали железнодорожники. К ним присоединились рабочие других заводов. Начинается восстание. Вот и живем, как на необитаемом острове, — отрезаны от людей.

— А что тут происходит? — заинтересовался Павлик.

Полетта удивленно посмотрела на него:

— Разве ты не знаешь, что в тюрьме объявлена голодовка?

— Голодовка?! Вот бессовестные!

— Кого ты ругаешь? — удивилась уборщица.

— Всех, — выпалил он. — Всю тюрьму! Все голодают, а я, выходит, штрейкбрехер? Это нечестно, подло! — Его волнение возрастало. — Я спрашиваю у соседа: «Что происходит?», а он отвечает: «Сколько можно терпеть?!» Обманул, значит. Передайте ему, кивнул Павлик на стену, — что он нечестный человек.

Полетта схватилась за голову. Только теперь она поняла свою оплошность: от мальчика умышленно скрывали голодовку, а она все выболтала!

Полетта пыталась исправить свою ошибку, но только еще больше рассердила Павлика. Он был раздражен до предела. Негодовал, возмущался, ругался.

— Сынок, — заговорила она, — не брани месье Жусса. Он хороший человек. Он был депутатом Национального собрания, защищал рабочих, бедняков. Он из нашей семьи… [18] Семьей французские коммунисты в подполье называли свою партию. Он больше половины жизни провел в тюрьмах, на каторге, в ссылке. Месье Жусс за правду горой стоит.

— А меня обманул, — не сдавался Павлик.

— И правильно сделал.

— Почему правильно?

— Потому что в таком состоянии тебе нельзя голодать.

— Защитник нашелся! — сердито буркнул Павлик.

— Глупенький, — нахмурилась Полетта. — Месье Жусс первым объявил голодовку. Он первый потребовал от Шульца, чтобы тот не смел руку на тебя поднимать, а ты его бранишь. Несправедливо это!

— Голодовка объявлена из-за меня? — совсем растерялся Павлик.

— А то из-за кого же? — отозвалась Полетта. — Вся тюрьма из-за тебя взбудоражилась.

Услышав эти слова, Павлик одновременно почувствовал и радость и горечь. Радость — от сознания того, что обрел столько друзей, а горечь — оттого, что из-за него страдания многих людей увеличились.

В кормушке показалась дымящаяся алюминиевая миска. Принесли обед.

— Есть не буду, — решительно заявил Павлик, не поднимаясь с койки.

Раздатчик позвал надзирателя. Тот просунул голову в камеру.

— Что еще за фокусы? — злобно спросил он. — Почему есть отказываешься?