Самуил Полетаев - Лето в горах

— Бегает где-то. Что ты все в окошко смотришь? — ворчит Айгерим. — У тебя свои дела, у нее — свои…

А Илья все не может успокоиться. Про змей там разных, про скорпионов расспрашивает: не водятся ли, дескать, в здешних местах?

— Что тебе здесь, зверинец какой? — возмущается Айгерим. — Мало ли что где водится! Из-за этого девчонке бегать нельзя? В горах у нас волки есть, так что из этого?

Илья краснеет от пустой своей мнительности и переводит разговор на другое — жалуется на маету, на то, что расплываются деньги, вспоминает заполярный город, откуда приехал, покойницу жену.

— Вторая она у меня. Первая-то с сыном в войну под бомбежку угодила. А эта вышла за меня замуж совсем девчонкой, — рассказывает он. — Думал, куда я ей, старый пень, а вышло видишь как: сам ее похоронил. — И, оглядевшись, словно Таня могла быть поблизости и слышать его, добавляет тихо: — Да и дочка, видать, в мать уродилась — слабая. Витаминов нет в организме. Какие там витамины на Севере? Оттого и решили сюда податься.

Таня является в полночь, да еще стоит, негодная, в дверях, пластырь на лбу красуется, аукает кому-то, а ей в ответ тоже кто-то аукает. Замечает отца и, не очень смущаясь, раздевается, хватает яблоко со стола и прыгает в постель. Видно, много ей Айгерим позволяет, большую волю дает. Илья хочет дочку отчитать, да неловко при хозяйке.

В следующий раз он опять возвращается из района ни с чем. Только и успокаивается, увидев Таню в постели. Лицо ее покрыто теплым загаром, глаза поблескивают — видно, никуда не тянет отсюда. Илья долго отказывается, но все же садится поужинать. Ест много и конфузится, только Айгерим не замечает его жадности в еде и все подкладывает. А поевши, Илья закуривает и начинает бередить себя печальными разговорами. Время идет к сентябрю, надо приписывать дочку к школе, а он все еще как на вокзале. Пуще всего расстраивается оттого, что в гостинице останавливаются такие же искатели счастья, как и он, — переселенцы, сезонники, покупатели домов — приезжающие с разных концов страны.

— Дернул нечистый счастья у вас тут искать, — вздыхает он и вытаскивает папиросу. — А где оно есть? Где оно есть, я тебя спрашиваю?

Таня спит в своем фонарике, а он все рассказывает о своих странствиях, о войне, унесшей первую его семью, о коротком счастье с Марусей. Она, Маруся, словно бы чуяла, что недолго проживет: в больнице лежала, так все просила его — как помрет, отвезти дочку к теплу. И вот приехали они, а толку что?

— Мотаюсь по свету, ровно тот воздушный шарик. Куда его унесет?

Айгерим сочувственно качает головой, удивляясь сложным его переживаниям, и не перестает все чего-то делать: со стола убирает, посуду моет, потом сверяет какие-то счета, а закончив с бумагами, начинает распускать старую кофту. Илья сидит, прислушиваясь к ровному дыханию дочки, и не торопится уходить, потому что жизнь у него большая и надо о ней кому-то рассказать.

— Ты, Илья, иди-ка лучше спать, — говорит Айгерим и зевает. — Утро вечера мудренее. При Тане не рассказывай о своем горе. Зачем ребенку знать? У тебя своя жизнь, у нее — своя. Много девочке надо? Покушать и погулять. Что ты ей голову морочишь? Учеба начнется — в школу пойдет. Слава богу, у нас тут школа тоже есть. Иди, иди-ка лучше спать…

Он уже идет было к двери, но она останавливает его:

— Посмотришь завтра самовар у меня. Ребята приходили, просили утиль, а я прогнала — жалко отдавать…

Самоуправно говорит, не мудрит, не гадает, однако Илья уходит от нее взбодренный. Что-то есть в этой женщине, в ее округлом, немолодом уже и плоском лице, усеянном добрыми морщинками-крестиками, в ее неторопливой хозяйственности, даже в настырности, с какой она влезает в жизнь своих постояльцев, — что-то есть в этом такое, что рассеивает страхи и делает их пустячными.

Илья долго еще сидит на крылечке гостиницы и курит. Над ним пошумливают листвой тополя, где-то в сарае вздыхает корова — видно, не близко, но кажется, что рядом, — сонно и лениво взлаивают собаки. Справа по соседней улице проносятся машины — гул их стремительно влетает в ночной поселок и отлетает. Вдруг с громыхающим треском проносится запоздалый мотоциклист с прижавшейся к его спине фигуркой, и ограды в зарослях смородины и малины, кругляши булыжников окатывает теплым светом. Мотоцикл уносится, оставляя после себя терпкий, чесночный душок бензина, и поселок опять тонет в безмолвии и темноте. Илья глядит, как гаснут огоньки в домах, и думает о том, что живут же люди как люди, семьи собираются под крышей, сидят за столом, а как ночь, спать ложатся на своих кроватях, а он — как на вокзале: остановился, вышел на платформу, скоро поезд уйдет, а куда уйдет и где будет последняя остановка?