Георгий Граубин - Полустанок

Потом притащил из кузницы старый мех, приладил его к поддувалу. Сушилка стала работать, как еще не работала никогда, но качать воздух на голодуху было муторно и противно.

— Хитер бобер, сахару тебе на язык,— улыбался сторож дядя Игнат.— Чево тебе тут отираться, шпарил бы прямо в академию ихних профессоров учить. Сколь они головы ломали, а до такого не докумекали.

Славка тер переносицу и стеснительно улыбался.

В последние дни сентября дождь сменился колючим снегом. Сначала, падая на землю, он тут же таял, потом белых островков стало появляться все больше и больше. Вечером замело, с севера налетел холодный ветер, а утром ударил крепкий мороз. Под ногами упруго зазвенел ледок, земля стала гудучей, твердой.

Прощаясь с нами, бригадир Сенька Парфенов по очереди тыкал каждому узкую замасленную ладонь и, стесняясь, повторял:

— Спасибочки за помощь, выручили.

— Чего там, не стоит,— солидно ответил за всех Вовка-Костыль. А Надя Филатова запрятала за спину руки, тряхнула головой, раскосо повела глазами и невпопад сказала:

- Да, да — спасибо.

Когда мы по лесной дороге возвращались домой на станцию, Захлебыш злорадно шепнул:

— Артамонов мосол проглотил, а Кунюша не меньше барана. Вон его как раздуло!

— Да иди ты, иди, чего пристал, — попытался увернуться Кунюша.— У меня живот распух, много воды выпил.

Но кривоногий Захлебыш клещом вцепился в его рукав, зло дернул за полу телогрейки. Из-под рубашки посыпалась отборная семенная пшеница.

— Вот... вот... живоглот, вот ты кто!— задохнулся от гнева Генка, не замечая, что говорит в рифму.

Кунюша попытался вырваться из цепких рук Захлебыша и невзначай ударил головой в живот Вовку Рогузина. Костыль взвыл, петухом наскочил на Кунюшу, а Федька стал выворачивать ему руки.

Кунюша скривился, из глаз брызнули слезы. Ноги его подломились, он упал на колени, а сверху вдруг на него навалился Мишка-Который час.

— Отпустите его сейчас нее, как вам не стыдно, что вы делаете,— запричитала вдруг невесть откуда взявшаяся Надя.— Сейчас же отпустите, а то я кричать начну!

Не обращая на нее внимания, Федька пригнул Кунюшу до самой земли и яростно зашептал:

— Жри, жри, не стесняйся: колхозное же, не свое!

— Ну чего вы, я же для всех старался,— хныкал Кунюша. Но Костыль стукнул его по шее и заорал:

— Жри, кому говорят!

Но тут подскочила Надя, рывком подняла Кунюшу, залепила пощечину Федьке и больно завернула руку Вовке Рогузину. Ее раскосые глаза горели синим огнем, развязавшаяся коса разметалась по воротнику пальто. На Надиных щеках яблоками пылали красные пятна.

— Урки вы, а не мальчишки,- гневно задыхаясь, выпалила она. Федька остолбенело смотрел на нее, а Вовка-Костыль растерянно хлопал ресницами.— Коля,— успокаиваясь, сказала Надя,— собери это зерно и отнеси в колхоз. А вы не смейте изгиляться над человеком!

Кунюша заелозил по земле, собирая пшеницу, а Надя повернулась и быстро зашагала вперед.

— Мальчики, ну чего вы там мешкаете?— окликнула издалека Глафира.— Догоняйте живее.

— Они переобувались,— как ни в чем не бывало, крикнула за всех Надя.— А Николай Голощапов вещи в колхозе забыл, обратно пошел в деревню. Да вы не беспокойтесь, он догонит — это же рядом!

Всю обратную дорогу мы рассуждали о том, что нам делать с нашей плантацией. Травы, наверняка, замерзли или засохли, но мы все же решили их убрать и отправить для пробы в город. Но когда я заглянул в огород, увидел, что грядки голые: на них не было ни одной травинки. Только открыл дверь в избу, как навстречу бросилась мать. Она суетливо помогла мне раздеться, потом так же быстро ушла в комнату, и я услышал, что она всхлипывает. В прихожей на табурете сидел насупленным Шурка и ковырял пальцем в стене.

— Чего натворил, говори сейчас же,— подступил я к нему.— Чем маму обидел?

— Я не обидел, я греться ходил,— собираясь заплакать, зашмыгал братишка носом.— А оно взяло и сгорело.

— Что сгорело, где сгорело?— не понял я.

— Да сено я тут купила, оно и сгорело,— заступаясь за Шурку, через стенку сказала мать.— Глупый он еще, ничего-то не понимает. Зажег костер в огороде около стога, а сено и вспыхни. Но теперь оно нам больше и ни к чему...— Голос матери дрогнул и она заплакала.

Еще никогда я не видел ее такой растерянной, жалкой. Даже когда отец сидел в тюрьме, она никогда не падала духом. Возвращаясь после тюремного свидания домой, она как ни в чем не бывало радостно хлопотала около печки: