Георгий Граубин - Полустанок

Дрожащими руками детина стал надевать брюки, исподлобья наблюдая за Вовкой. Бледная, как стенка, мать остановилась в дверях и судорожно вцепилась в ручку. Казалось, она вот-вот упадет.

— А если я тебя зашибу? — испытующе покосился бывший отец. — Кулаком, а?

— Я «Ворошиловский стрелок», батя. Прошью как иглой.

Детина неожиданно прыгнул к двери. Вовка, не целясь, выстрелил. Жалобно звякнула вьюшка, с печки посыпалась известка. Детина шарахнулся назад.

— Вот, гадина, выдал, — запричитал он, — родного отца выдал!

На выстрел прибежал сосед, печник Филатов.

— Чего балуешь, — сердито прикрикнул он, сонно протирая глаза. — Пьяный, что ли? Всех детей встормошил!

— Несите ружье, дезертира поймал, — чуть не плача, попросил Вовка. — Убежать может.

Филатов принес ружье, и Вовка неуклюже скомандовал:

— Ну, пошли, не задерживай! Брюки-то держи, упадут.

— Хоть бы валенки отдал, на улице холодно.

— В носках пойдешь, ничего не случится. Ноги обморозишь, зато в лес не сбежишь, — все еще дрожа, ответил Костыль.

На станции стоял воинский эшелон, в тендер паровоза шумно лилась вода. Двери вагонов заиндевели и смутно белели во тьме.

— Заберите вот, дезертира поймали, — выдавил Вовка, обращаясь к спрыгнувшему с площадки часовому. — Фронта испугался, в лес убежал. — Он сплюнул под колесо и отвернулся.

На востоке занималась зябкая утренняя, заря. Шел первый день нового тысяча девятьсот сорок второго года.

Иногда мне приходится проезжать мимо полустанка, на котором прошло мое детство. Подъезжая к нему, я всегда начинаю волноваться. Вот мимо окон вагона проплывают развалины старой бани, потом дом дедушки Кузнецова. Кто в нем живет, я не знаю: Петр Михайлович умер в самом конце войны. На месте магазина и усадьбы Савелича густо растет крапива. Новый магазин построили в центре поселка, а недостроенный дом Савелича конфисковали для детского сада и перенесли в центр.

Нашего дома нет тоже. Судя по тому, что там крапива пониже и на том месте, где было подполье, чернеет яма, разобрали его позже.

Я перехожу ка противоположную сторону и вижу все то же станционное здание, скверик, опустевшее здание водокачки. Паровозы ушли в отставку, а тепловозам вода не нужна.

Левее, на горе, виднеется новая, с большими окнами школа. Правее, ка сопке, угадывается поселковое кладбище. Над ним полощется красный флаг. Кто заменяет полотнище над могилой Хрусталика, когда оно выгорает, я не знаю: бабушка умерла, а Славкины родители уехали в Киев.

Японцы в поселке все-таки были. Они приехали не как завоеватели, а в качестве пленных. Два года в окрестных лесах они пилили дрова и заготавливали бревна. После окончания семилетки, я работал у них десятником. Когда, потирая руки, они говорили «самы», что означает «мороз, холодно», мне каждый раз вспоминалось начало войны, суровая зима тревожного сорок первого года.

Позже тоже было не сладко: холод, голод, недосыпание. Но на душе было легче: пусть победа была еще не близко, но в ходе войны наступил перелом. И уже в трудном сорок втором нам добавили по карточкам хлеба, мяса и сахара.

Прав был Цырен Цыренович, когда сравнивал просторы России с «шибко большой» медведной. Сколько ни приходило к нам завоевателей, редко кто из них уходил живым. Не ушли и новые гунны.

Все военные и послевоенные годы мы жили в тревожном ожидании: вдруг каким-то чудом отыщется отец и вернется домой. В июле сорок третьего года мы получили извещение: пропал без вести. Последнее письмо было датировано третьим июлем. Письмо было из-под Курска. Отец писал, что наши окопы находятся в полутораста метрах от немецких и он явственно слышит немецкую речь. Пятого июля немцы перешли в наступление. Представляю, что там творилось...

От Славки я изредка получаю поздравительные открытки. Он работает в конструкторском бюро, проектирует новые самолеты. Генка Монахов служит в Морфлоте, Мишка Артамонов работает на железной дороге, Захлебыш стал журналистом, часто печатает хлесткие, ядовитые фельетоны.

Вовка Рогузин живет в Клюке. Он — линейный электромонтер. Жену его зовут Надей. Это та самая Надя Филатова, которая училась в нашем классе и жила с ним в одном доме.

О Кунюше ничего не слыхать: говорят, он уехал работать на шахту и как в воду канул.

Об остальных мне ничего неизвестно...