Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)

— По-моему, незабудки, — возразил конь.

— Нет, ромашки. Смотрите, чем дальше по этой просеке или дороге, тем они всё выше, всё больше становятся. А там, вдали, — смотрите, смотрите! ромашки как георгины.

— Может быть, — кивнул конь. — По-моему, незабудки, но каждый видит своё… Мои незабудки влево ведут, а ваши ромашки?

— Прямо! — крикнул Гришка.

— Значит, приехали. — Конь Трактор голову поднял, чтобы, вцепившись в его гриву, Гришке было легче слезать. — Не беспокойтесь, обратно дорога простая. — На прощание конь Трактор крикнул таким криком, словно табун лошадей, и пошёл рысью.

— И не страшно вам? — спросил Аполлон Мухолов пролётом.

— Нет, — сказал Гришка.

Аполлон Мухолов сел на ветку и всё подпрыгивал, словно ветка была горячая.

— Ну, ну… Я до сих мест долетаю, а дальше боюсь… Сейчас я влюблён окончательно и не могу рисковать своим счастьем, пускаясь вдаль.

— Вы говорили, что счастье в полёте.

— Я и сейчас говорю… — Аполлон Мухолов поклевал возле пальцев, посуетился на ветке, взъерошив перья, поднял на Гришку глаза. — Григорий, я выяснил окончательно, мой полёт — вокруг моего гнезда… Вдаль я уже один раз летал. — Воробей Аполлон Мухолов чирикнул, как всхлипнул, снялся с ветки и полетел к деревне. И всё быстрее, быстрее…

Остался Гришка один. Ромашки головы поворачивают — рыжие глаза в странных белых ресницах. Шепчут ромашки:

— Спокойнее, Гришка… Мы вокруг… Мы с тобой…

У ручья прозрачного, что выбивался из-под вывороченной бурей сосны, увидел Гришка маленького человечка с красными, как морковь, волосами. Человечек и до колена Гришке не достигал, но был уже стар. Сидел он на камне, руки его отдыхали на сухих коленях, как у всех стариков, которые много на земле наработали.

— Здравствуйте, — сказал Гришка.

— Здравствуй, — сказал человечек. — Извини, у меня как раз перекур кончился. — И, поклонившись Гришке, ушёл в лесные тени и блики.

Гришка помахал ему вслед. Направился дальше по просеке, удивляясь цветам ромашкам, которые с каждым шагом становились всё больше и больше.

Вдруг земля расступилась, образовав котловину. Над котловиной, как ручка у лукошка, полного ягод, стояла радуга. Словно выкрошились из неё осколки и упали, покрыв котловину бисером. Это была роса. Она не иссыхала здесь в жаркий полдень, сверкала на каждом цветке, на каждой малой былинке. Гришка боялся ступить дальше, чтобы не смять, не попортить сверкание. Он стоял, распахнув глаза во всю ширь, и разноцветение, хлынувшее в них прохладным потоком, сгустило голубой цвет Гришкиных глаз в пристальный синий.

— Слышишь, Гришка, — раздался тоненький звонкий голос. — Не опасайся, ступай.

От этого голоса Гришке полегчало. Пружина, свившаяся у него под грудью и остановившая его дыхание, распустилась. Гришка вздохнул. Голова у него закружилась от плотного певучего аромата, который в Гришкином воображении окрасился в нежно-сиреневое.

— Дыши легче, — сказал тоненький звонкий голос. — Меня карась Трифон послал. Сказал: «Шлёпай, Проныра, Гришка в Весеннюю землю идёт. Она его ослепить может, обескуражить».

Гришка глаза опустил, разглядел у своих ног весёлого лягушонка.

— И не бойся, — сказал лягушонок. — Ступай вперёд. — И, засунув два пальца в широкий рот, свистнул пронзительно.

Гришка шёл по котловине, и возникало в его душе ощущение цвета и звука, света и тени, сливаясь в простое слово — Родная Земля. И как бы заново нарождались в Гришкиной голове слова, такие, как «радость», «щедрость», «великодушие». А такие слова, как «слава», «триумф», «непреклонность», перед которыми Гришка раньше робел, как бы растушёвывались, теряли чёткие очертания.

Гришке стало легко и покойно. Остановился Гришка.

— Хватит для первого раза, — сказал ему лягушонок. — Ты уже больше часа стоишь. Застыть можешь. Зачарует тебя красота… Кстати, тебе немедленно домой торопиться нужно.

— Сейчас… — Гришка ещё раз окинул взглядом Весеннюю землю, которая как бы раздвинулась от его взгляда, и пошёл.

Хотел полететь было, но груз красоты и смятения оказался для него пока что невзлётным.

Деревня стояла недалеко. За мостом.

В избе дядя Федя рубашку гладил. Шлёпал наслюнённым пальцем по утюгу, дул на ошпаренное и брюзжал:

— Пестряков, не маши веником — подметай. Из углов захватывай.

Девочка Лиза посуду мыла.

Козёл Розенкранц и щенок Шарик с букетами толкались на автобусной остановке.