Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)

И ещё…

И опять…

Корова смотрела на него почти с ненавистью.

Гришка опять зажмурился, чтобы не видеть, и ещё ударил корову изо всей силы. Она поднялась тяжело. Выпрямила ноги, как бы Гришке назло, с большим усилием. Ноги её дрожали.

Она постояла и пошла. Гришка гладил её, пинал и плакал. Колотил палкой и орал не своим голосом. Потихоньку, усилие за усилием, шаг за шагом, побежала корова. Гришка вперёд заскочил. Сквозь сизый слепой туман и упрямство проглядывала в коровьих глазах забота.

Гришка обрадовался.

— Ишь ты, Бурёнка… Давай, коровушка, двигай!

Конь и козёл ловко гоняли стадо но кругу.

Внезапно нахлынула на Гришку радость, может быть, даже счастье. Но было оно такое, от которого не взлетишь, от которого люди садятся в уединении и устало молчат.

— Григорий, — сказал конь. — Слетайте мигом за этим молодым человеком, зоотехником. Для чего он, спрашивается, науку прошёл на колхозные деньги?

Гришка подпрыгнул и побежал.

Кочки мелькали, кусты хватали за волосы. Пыль набивалась в глаза.

— Куда вы несётесь, Григорий, — услышал он возле уха. Скосил глаза воробей летит рядом, Аполлон Мухолов. Крыльями машет так, что они слились в серый шар. — Григорий, на такой скорости разговаривать невозможно! прокричал воробей. — Вы знаете, я, кажется, снова влюбился…

Гришка хотел ответить: «Потом. Сейчас некогда». Но Аполлон Мухолов отстал с криком: «Это, Григорий, счастье…»

Гришка ворвался в контору. Крикнул прямо с порога:

— Товарищ зоотехник! Коровы!

Зоотехник выскочил на крыльцо.

— Что коровы?

— Объелись клевером!

— Что смотрел Спиридон Кузьмич? Я ему!

— Вы же его отпустили на свадьбу.

Зоотехник прямо с крыльца прыгнул на мотоцикл. Завёл его в треть секунды и ринулся. Гришка на заднем сиденье прилип.

Ещё издали услышали они рёв и страдание стада.

— Умрут! — Зоотехник схватил себя за волосы.

Мотоцикл вильнул, чуть не врезался в пень от такого опрометчивого движения.

«А на коне сидя и волосы себе можно рвать», — отметил про себя Гришка.

Коровы бегали по кругу гораздо резвее. Бока их вздымались и опадали. Козёл Розенкранц иногда выскакивал вперёд, резко осаживал стадо для энергичной встряски и поворачивал его в обратную сторону, чтобы коровы не закружились.

— Давай! — закричал зоотехник. — Молодцы! Гоняй их, блудливых!

Зоотехник помчался на мотоцикле поворачивать корову, которая отбилась от круга и залезла в кусты. Корова вильнула вбок, зоотехник за ней. Влетел со своим мотоциклом в канаву и замер. Гришка пошёл его вынимать.

Зоотехник лежал в тине и бормотал с ужасом:

— Что будет? Что будет?

Подошёл конь Трактор.

— Уже ничего не будет. Опасность уже миновала. Ещё побегают и спокойно.

— Я знаю, — всхлипнул в канаве зоотехник. — Тебе, Трактор, мой мотоцикл не нравится. Ненавидишь ты мой мотоцикл…

— Нет, почему же, — ответил конь. — Машина хорошая, с девушками кататься…

Вечером возле правления колхоза председатель Подковырин Николай Евдокимович повесил на доску приказов:

«ВЫГОВОР: зоотехнику товарищу Мельникову и подпаску товарищу Розенкранцу.

БЛАГОДАРНОСТЬ: коню товарищу Трактору и дошкольнику товарищу Гришке».

И странно, козёл Розенкранц ходил у доски с гордым видом и со всеми здоровался.

— Ты что нос задрал? — спросил у него Пестряков Валерий, вернувшийся из лесного похода.

— Приятно, — ответил ему козёл Розенкранц. — Даже в выговоре меня теперь не козлом называют, а товарищем… Вот как.

— Хочу, чтобы вы прокатились в седле, — сказал конь Трактор. — Теперь я буду работать с самим товарищем Подковыриным.

Гришка залез в седло, ноги его до стремян не доставали, но сознание, что он в седле, делало Гришку как будто выше.

Конь бежал ровно, стараясь, чтобы Гришка не шибко набил себе место, на котором сидит. Седло — вещь удобная, но взрослая, юлить на нём не нужно.

Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.

Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.

— Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, — сказал конь Трактор.

А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.

Гришка подумал вслух:

— Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне… Неужели ромашки?