Array Array - Марина

И я перестаю бояться Жанкиных посещений, я даже жду ее, чтоб раскрыть перед ней ее тайну, о которой не догадывается она сама, но Жанка больше не приходит, как будто боится этого. Правда, я очень хорошо представляю, как там перемывается мое грязное белье, тарелки и портьеры. Может, они хотят, чтоб я ушла из института? Не мозолила им глаза? Такие мысли у меня были, но стоит только представить, что я опять буду жить тихой растительной жизнью, как все во мне сопротивляется. Выяснять отношения, склочничать с ними я не буду, но доказать свою правоту — должна, и есть только один способ — заниматься делом.

Но кого же я не назвала хичкокам? Кого не выдала?

— Ну, как мы себя чувствуем?

Надо мной стояла цветущая, неуместная здесь Ксанка.

— Я себя чувствую хорошо, а как вы — не знаю.

— Ну чего ты, чего ты, — застрочила она, — я, может, к тебе чуть не по трубе влезла.

— Могла не лезть.

— Это у тебя болезнь. Я знаю. А вообще ты меня любишь. Я пришла к тебе с новостью. Можешь радоваться — мы вычистили Новикова. Он, правда, сказал, что и сам бы ушел, но мы все–таки вычистили. Было курсовое собрание. Он Мастера до приступа сердечного довел. Чуть в больницу не увезли. И все Новиков. Игорь был при их разговоре. Игорь чуть с ума не сошел, Игорь сказал, что чуть его не убил, Игорь у меня, знаешь, какой…

— Что случилось? Скажи ты толком! Что? Что случилось??

— Ну чего ты орешь?! Вычистили его. Большинством… За хамство. За прогулы. Я хотела ему еще влепить и за тебя тоже, но Игорь почему–то не позволил. Он, знаешь, презирает наши бабские счеты. Но Пчелкина сказала. А ее Клим Воробей за руку дернул, не дал договорить. Вел себя Новиков вызывающе. Отвратительно. Игорь сказал… Ну, ты рада?

— А почему я должна быть рада?

Она объясняет свой взгляд на этот вопрос. Взгляд дурацкий. Говорят, от счастья люди глупеют. Иначе как можно вообразить, что я должна торжествовать.

— А уж Кирилл ему врезал! Я даже от него не ожидала!

— Какое право имеет Кирилл говорить что бы то ни было кому бы то ни было? Да еще врезать?

— Но ведь за тебя, тебе же должно стать легче? Она ничего не понимает. И это человек, который меня

любит. Чего же хотеть от других? А ведь она старается как лучше. Она хочет помочь мне забыть, разлюбить, Такой маленький Стасик, такой несчастный, а они все с удовольствием пинают его ногами. Ну, это вам удастся только в том случае, если вы убьете меня.

— Ксана, вали отсюда, — вежливо сказала я.

— Пожалуйста, я уйду… Ах, погоди. Вот записка. Игорь тебе передал.

Я вскрываю конверт. «Марина, прости, что так получилось. Я не хотел, но Новиков нарывался сам. Поправляйся. Ждем. Игорь».

— Ксанка, ты очень счастливая, — говорю я.

— Почему?

— Твой Игорь…

— А, ну да, это конечно, — легко соглашается она, — только меня беспокоит насчет творчества…

— Беспокойся за себя. За него беспокоиться нечего. Она слегка опешила от такого моего заявления, но потом, видимо, решила, что я тут в больнице совсем свихнулась, а потому успокоилась и благополучно уплыла. Я же, наконец, понимаю, почему большинство романов кончается браком. Да потому, что часто вместе с браком кончается человек как свободная и независимая личность. Кажется, Рильке говорил, что брак становится отвратительным, если он перерастет в сожительство уродливых сиамских близнецов, которые всегда вынуждены идти в одну сторону, хотеть одного и того же. А мыслящий человек — храм одиночества. Он должен беречь свой храм и не нарушать храма любимого. Ксанка же слиняла. Она ничего толком не может сказать, кроме: «Игорь, Игорь, Игорь». То, что Мастер заболел, ее, по–моему, задело как–то поверхностно, лишь настолько, насколько Игорь имел к этому отношение. А я представляю, что мог наговорить Стасик, и мне стыдно за себя, потому что я не сумела объяснить ему подлость его последних мыслишек насчет Мастера. Не сумела напомнить, чьей милостью он вообще очутился в институте. Но дело даже не в этом. Неужели никому из них, глядя на Мастера, не приходит в голову мысль, что он ведь стар, что он может умереть, что он из уходящих? И нельзя позволить, чтоб он ушел с чьей–то бессердечной неблагодарностью. Да и вряд ли это был единственный такой вопиющий случай в жизни Мастера. А вот мы–то как останемся жить, зная, что доставили ему эту боль? Как мой бедный Стасик, мечущийся, словно петух с отрубленной головой, все пачкая, ничего не соображая? Я знаю свою вину, я ее исправлю. И есть люди, которые не осудят меня. Хотя бы Игорь.