Ульф Старк: Пусть танцуют белые медведи

Я стоял, зажав в руках диковинную звуковую бомбу с мордой Микки-Мауса, и перебирал кнопки настройки, когда Пень потянул меня за рукав куртки.

— Лассе, сматываемся, по-быстрому!

— Сейчас. Вот только с этими закончу.

Пень ринулся прочь, а я так и остался стоять с тикающими часами в руках, пальцы бешено что-то крутили, секундная стрелка вертелась от нетерпения, ноги, казалось, превратились в два бетонных столба. Я никак не мог отделаться от этих проклятых часов.

Они зазвонили прямо у меня в руках.

Да еще штук двадцать будильников задребезжали одновременно, а несколько часов с радио начали передавать новости.

Меня всего затрясло от этих звуков. Казалось, уши не выдержат и отвалятся. Хорошо еще, что я нацепил этот накладной нос с завязками на затылке. Я прижал часы к груди, чтобы хоть курткой немного заглушить звук. Никакого толка.

Вдруг бледный продавец указал пальцем прямо мне в сердце.

— Вот он!

Тут я опомнился.

Я пустился наутек, прижав к груди дребезжащий будильник.

Боясь обернуться, я мчался мимо прилавков, расталкивая покупателей, которые посылали проклятия мне вслед. Я бежал к отделу нижнего белья, потому что именно в той стороне скрылся Пень.

Но его нигде не было.

Зато я приметил кого-то другого. Мама!

Она вынырнула прямо у меня перед носом. Рядом с ней был какой-то тип в кожаном пиджаке. На маме была поросячьего розового цвета искусственная шуба, которую отец терпеть не мог. Эти двое стояли вместе и рассматривали пару голубых трусов с розовыми и желтыми штрихами, словно кто-то опрокинул на них пакет присыпки для тортов. Этот тип в коже положил руку маме на плечо. Похоже, эти трусы предназначались вовсе не для папы. Он-то носит только кальсоны.

В самый последний момент я попытался было незаметно улизнуть с их глаз долой, но вместо этого угодил в стенд с трусами, и тот рухнул на дядьку в кожаном пиджаке. Тут мама увидела меня и как закричит:

— Ты что?

На миг я замер. Этого было достаточно, чтобы тот тип сцапал меня. Он крепко прижал меня к своему пиджаку. Его запах ударил мне в нос, словно нервно-паралитический газ. Дядька ликовал. Живот у него то надувался, то втягивался, как горло у лягушки, которую я видел по телевизору. Мой резиновый нос был прижат к его пузу.

А здорово его хрястнуло! Стенд-то был металлический и тяжеленький. И угодил ему прямо по затылку. Пара розовых трусов лежала у него на плечах, словно шаль.

— Что ты себе позволяешь! — заорал дядька.

— Ничего, — ответил я.

Я попытался отыскать взглядом маму. Почему она не спасает меня от этого психа? Когда я наконец-то углядел ее, она только скорчила гримасу, показывая мне, чтобы я помалкивал.

Тут я взбесился.

— Ты что, думаешь, можно вот так переть напролом? — вопил дядька.

Он поменял хватку и теперь держал меня за шиворот.

— Отпустите! — завопил я. — Отпусти меня, придурок чертов!

Пузо его еще больше задергалось.

— Думаешь улизнуть, да? — бушевал он. — Думаешь, я не понимаю, что ты стащил этот будильник, который у тебя под курткой? Сейчас я тебя живенько сдам охранникам. Эй!

Он махнул рукой, словно вздумал остановить такси прямо посреди универмага.

— Мама, — захныкал я, — ну скажи же этому придурку!

Но она ничего не сказала. Тогда я укусил его в торчавший живот. Я нашел местечко, где пиджак чуть отходил, и впился зубами в жировую складку. Дядька сразу разжал руки. Я кинулся к выходу. Будильник с Микки-Маусом так и остался при мне. Хорошо хоть, он трезвонить перестал!

Так я впервые встретился с Хилдингом Торстенсоном.

Отец разделывал свиную тушу на маленькие кусочки.

Я стоял в дверях и смотрел на его широкую спину. С потолка свисало на крюках несколько ободранных туш, похожих на серо-фиолетовые глыбы.

Мне не хотелось возвращаться прямо домой. Я вышел из метро на Ледовом стадионе и поплелся к отцу на работу. Он еще не заметил меня. Уши его пылали под белой шапкой. Руки, торчавшие из рукавов белого халата, тоже были красными. Это все из-за холода. Тут царила вечная зима, даже летом. Чтобы мясо не протухло.

— Папа!

Он обернулся и подмигнул, увидев мой торчащий накладной нос. Потом наклонился и легко, словно кусок вырезки, поднял меня к лампе дневного света под потолком.

— Это же Лассе, — заорал он. — Лассе, мой мальчик!

И все уставились на меня, поблескивая ножами, и заулыбались.

— Я подумал, можем поехать домой вместе, — сказал я.

— Конечно, — обрадовался папа. — Я уже скоро закончу.