Анатолий Мошковский - Река моя Ангара

— А я и не горюю, — крикнул я вслед. — Очень мне надо горевать!

Ну что я за человек! Ничего скрыть не могу. Сразу все видно по лицу. Но я и вправду не горевал. Я, может, даже раньше Бориса заметил, что она хорошая.

Пусть ходит с ней. Разрешаю. Но чтоб я теперь навестил Кольку!.. Ни ногой туда.

И все-таки я решил, что Бориса надо проучить. Для этого нужно было сделать вид, будто я страшно разобиделся на него. А по правде сказать, обида моя давно прошла.

Я с нетерпением ждал, когда он придет домой. Обычно он заявлялся часов в шесть вечера, умывался, сбрасывал робу, как он называл рабочую одежду — куртку и штаны, потом садился за стол и неторопливо ел, выкладывая мне со Степаном последние новости.

Домой на этот раз Борис явился в полшестого, быстро поел, обжигаясь и морщась, потом принялся бархоткой надраивать туфли, так что они стали пускать зайчики, причесался — даже с помощью воды ему не удалось покорить хохолок на макушке: только вода просохла — он поднялся.

Я макал картошку в жидкое сало и потихоньку наблюдал за ним. Наверное, губы мои были страшно надуты, потому что Борис сказал:

— Ну, не злись. Получилось так… Я и сам не думал, что так получится…

Я продолжал есть, глядя в сковороду.

— Ты просто здорово помог. Не знаю, что бы я делал баз тебя.

Он явно хотел подлизаться ко мне, но я и на этот раз не поднял глаз.

— Ну, Вов, мир… идет? — Он подошел к столу и протянул мне руку.

И почему-то так получилось, что чем глубже и острее признавал он свою вину, тем непокладистей и непримиримей становился я. Конечно, в конце концов я разрешил ему оторвать мою руку от колена и крепко пожать ее. Я его руку не жал, он просто держал ее — и все. Сам обижал, пусть сам и жмет.

И когда он ушел, мне даже немного стало жаль его, и я разозлился на себя за свою черствость и жестокость.

Наутро он подарил мне двести граммов конфет «раковая шейка», а к обеду он принес моток жилки, самой крепкой жилки, и теперь я сделаю из нее пяток хороших лесок, и мне хватит на все лето.

Но и это еще не все. Он дал мне трешку на кино, и я три дня подряд бегал в клуб смотреть разные картины, и мне… мне только оставалось мечтать, чтоб Борис почаще обижал меня.

Я снова стал бегать к Кольке.

В первый день, встретив меня, он скривил губы и процедил:

— Сдрейфил?

Я нахмурился: неужели он знает про мою обиду? Но Колька имел в виду другое.

— Думаешь, не полетит?

— Ничего я не думаю, — сказал я, чтоб не обижать его, — может, и полетит. Можно даже кота в нее посадить.

— А кто вам позволит котом рисковать? — вдруг раздался голос Бориса, и мы увидели, что он сидит на краю верстака, хорошо одетый и причесанный, улыбчивый такой, и болтает ногами.

— Вот еще! — накинулся на него Колька.

— А кто же будет мышей ловить здесь, внизу, на нашей планете?

Я прыснул.

Борис соскочил с верстака, прошелся по сараю, остановился возле нашей ракеты, ткнул пальцем в жестяной корпус, собранный наполовину, и хмыкнул:

— Эта рухлядь полетит? Проволочки сцепили. Хоть бы спаяли обшивку.

— Гроб, а не ракета! — крикнул я в поддержку брата и засмеялся.

Колька набычился, а Борис дал мне легкий подзатыльник. И я ничуть не обиделся на него. Так мне и надо: зачем зазря задел товарища?..

А потом началась старая история: мы таскали воду. Главным водоносом был Борис, а мы с Колькой только подсобляли ему: занимали очередь у колодца, наливали воду, а Борис бегал туда и обратно: туда — серьезный, молчаливый, оттуда — паясничая и пританцовывая, вытягивая, как жираф, шею.

Мы с Колькой хохотали до упаду, а Марфа вытирала платочком глаза: ох, и умора этот Борис! Честное слово, я прожил с ним под одной крышей десять лет, а не подозревал, что он может так смешить людей. Ну и циркач, ну и комик!..

Марфа была уже не в стареньком бордовом сарафане, а в сером платье с короткими рукавами и не в стоптанных парусиновых туфлях, а в темных босоножках. В этом платье и босоножках она казалась тоньше и моложе, ей можно было дать не двадцать, а лет шестнадцать-семнадцать и ни на месяц больше.

Утром меня растолкал Борис. Я едва продрал глаза: чего ему еще нужно от меня?

А нужно ему было вот что. Он попросил меня отнести записку Марфе на работу. Они уговорились встретиться в семь часов у кинотеатра «Мир», а он только сейчас вспомнил, что ему поручили сходить к заболевшему товарищу. Свидание переносилось на девять.

Он сунул мне записку.

— Хорошо. — Я повернулся на другой бок и уснул.