Анатолий Мошковский: На пляже

Я слонялся по двору в поисках ребят. Донимал зной. Хотелось в воду, в плеск и шум, в прохладу и брызги быстрой волны!

Один купаться я не привык — скучно.

Куда ж все запропастились? Сидят по домам, спасаясь от зноя? Уехали трамваем на стадион? А может, с утра жарятся на реке?

Я заложил в рот три пальца, и пронзительный свист полоснул тишину двора, отскакивая от отвесных стен высокого серого, как скала, дома. В окнах никто не появился. Нет, одна голова все-таки высунулась — Витек. Малыш, но и с ним на худой конец можно пойти. Лучше, чем одному.

— Поехали на Двину! — крикнул я и махнул ему рукой. — Выползай!

Тут же над головой Витька появилась вторая голова — его мамы.

— Только поосторожней! — попросила она. — Присмотри за ним, пожалуйста. Кончу стряпать и тоже приду на пляж.

У меня чуть приостыло желание лезть в воду.

— Хорошо, тетя Надя, — сказал я.

Витек вышел из дому в трусах, майке, в расшитой золотыми нитками тюбетейке, с большим полотенцем через плечо. У него был вид завзятого пляжника, и я еще сильней пожалел, что ввязался в эту историю. Придется валяться на пляже и не отходить от Витька. Сторожить его: как бы чего не случилось… А я не любил пляжа. Я любил купаться с плотов. То ли дело — бросаешься прямо на середину реки, в глубину, и тебя опасно, надежно, весело обнимает и несет вниз холодная и быстрая двинская вода. И не нужно идти, хромая и спотыкаясь на камнях мелководья, к глубокому месту.

Мама у Витька была добрая, и сам он был хорошим мальчонкой, и я не мог не сдержать слова.

Я не полез, как обычно, на плоты, а потащился к железобетонной дамбе, под которой и был длинный пляж. Песок был сплошь усеян горожанами, и лежали они в разных позах. Жуть, сколько народу! Ужас. Даже песка не видно. И все лучшие места заняты. Лежат плотно, едва не касаясь друг друга ребрами и плечами.

— Давай пристроимся вон там. — Витек показал на узенький островок, желтевший меж неподвижных тел.

Место было неуютное, но я не стал спорить. Скоро придет его мама, и ей оно может понравиться.

Потом мы с Витьком купались в теплой, взбаламученной, жалкой прибрежной водице среди армии галдевших пляжников. Через полчаса губы у Витька посинели, и я, спохватившись, поспешно повел его к берегу: вот-вот могла явиться его мама. Витек упирался, не хотел выходить. Тогда я посадил его на плечо и, визжащего, как сто поросят, понес на пляж.

Я переступал через ноги, руки, спины и опустил его на наше место. Витек стал вытираться мохнатым полотенцем и предложил его мне. Я отказался: вода сама должна высыхать на теле, иначе какое ж купание!

— Расстилай и ложись, — приказал я.

Витек послушно лег и замолк. Я кое-как разместился между ним и какой-то грузной женщиной с массивной спиной. Было тесно, душно, неудобно. С завистью смотрел я на дальние, причаленные к берегу плоты, на волю и бег чистой, быстрой, сверкающей воды. Женская спина всхрапывала. По другую сторону от меня расположилась чья-то шумная семейка: один громко ел, другой лупил крутые яйца, третий разнеженно похохатывал. Я приподнял голову, и что-то больно кольнуло меня в бок. Василий Сидорович, жилец из соседнего подъезда, со всем своим семейством расположился поблизости.

Он был толст, лыс, важен, с короткой шеей и жирным, вытянутым вперед лицом; из-за сильного сходства с северным морским животным он был известен среди ребят нашего дома под прозвищем «Тюлень». Иначе его не звали. Дети у него были осторожные, трусоватые, скучные, и мы почти не водились с ними.

Мы терпеть не могли Тюленя за то, что он не любил нас. Его мутновато-серые глаза, утопленные в студне лица, смотрели недобро, словно он подозревал нас во всех возможных грехах. Мы держались подальше от него, когда он выходил во двор, а случайно встречая его в городе, старались перебегать на другую сторону улицы.

И мне неприятно было видеть его в трусах, сползавших с огромного, в складках, живота; его грудь — без мускулов, трясущуюся, как трясина; его толстые тюленьи руки-ласты с крутым яичком в пальцах; его костлявую жену — Тюлениху и средней упитанности отпрысков, трех тюленят.

— Толя, где соль? — спросил он у своего отпрыска, и мне стало не по себе оттого, что он мой тезка.

— Сейчас, папа… — Тезка стал копаться в сумке. — А конфетку можно взять?