Анатолий Мошковский - Река моя Ангара

И отчего это? Ума не приложу.

Оттого ли, что гимнастикой не занимаюсь, или питаюсь как попало, или что слишком много бегаю? Кто его знает.

Говорю я все это к тому, что драка с Витькой не сулила мне ничего хорошего. Но и не показать ему своего презрения было бы ниже моего достоинства.

— Закройся! — крикнул я, отойдя от Витьки на безопасную дистанцию: ноги у меня такие — не догонит.

И я помчался на Садовую улицу.

Между тем злая шутка Витьки начала сбываться. Никогда не забуду я вечера, когда с улицы ввалился Борис, холодный от ветра, весь какой-то растрепанный, улыбающийся, с глупым лицом, точно пьяный. Ввалился он в комнату, блеснул глазами и брякнул, точно на стол положил:

— Батя, женюсь.

Отец только что вернулся из гаража. От него пахло земляничным мылом. Он шумно ел щи и минуты три не поднимал от тарелки голову, как будто в словах, которые только что сказал ему Борис, не было ничего особенного и его сыновья женились через день.

Потом, доев щи, он вытер рукавом рот и поднял на сына слегка осовелые глаза (на столе стояла пустая четвертинка). В комнате было очень тихо. Степан даже перестал есть, а Варя — ух, и любопытные они, женщины! — застыла у русской печи, прислушиваясь.

— На ней? — спросил отец.

— Ага.

И опять тишина.

Борис стоял у стола, высокий, холодный от ветра, большеухий и растрепанный, глаза его смешно моргали, и мне стало почему-то жаль его.

— Рановато. Хоть у меня в твои годы уже Степка был… Да мы тогда были не такие, как вы. — И рыкнул: — Варька, второе!

Не знаю, понял ли что Борис, но я не понял, хочет отец, чтоб он женился, или не хочет.

Отец съел второе, подчистил хлебом сало, потом залпом, как пьют водку, опрокинул в рот стакан компота и только после всего этого сказал:

— А жить где будете? — И, не дав Борису даже пикнуть, добавил: — У нас тесновато, сам знаешь.

Борис разглядывал свои руки, вертел их, точно они принадлежали не ему, ковырял пальцем рубцы и ссадины.

Отец немного разомлел от водки и еды.

— Слушай-ка, — сказал он, — а может, ты со столба сорвался? Мозжечок отшиб? И от этого в голове кружение. Семья, детишки — забот поверх маковки. Не будь дураком. Погуляй еще, время терпит. А то заладил…

Меня прямо-таки перевернуло от этой грубости. Но я привык к этому, потому что отец никогда не выбирал слова. Вообще-то он был ничего, дрался не очень часто, куда реже Степана, иногда давал рубль на кино и катал по городу в кабине полуторки. Но сейчас я презирал его.

Борис тяжело молчал.

Молчал и Степан, и я понял, что в душе он, как всегда, держит сторону отца и пока что помалкивает. А я вот не мог молчать.

— А Марфа хорошая, — сказал я, — и гороха совсем не жалеет.

Степан замахнулся на меня, но я успел отскочить.

Отец, оказывается, еще не кончил.

— Я ведь тоже еще не старый, — сказал он, — будет у вас скоро мачеха. — Отец повернул ко мне, словно это касалось только меня, свое тяжелое лицо с набрякшими под глазами мешками. — Все слышали? Так вот, ставлю в известность. Три хозяйки в одном доме — мира не жди. В общем, понял ситуацию?

Борис потрогал рукой свой большой кадык на худой шее и опустил голову.

— Вполне.

— Вот так. — Отец встал, размялся и зевнул.

— Я к ним не пойду, — сказал Борис.

— Это почему же?

Я тоже не совсем понял Бориса. Чего это он вдруг?..

— Одни целый дом занимают. Просторно, чисто и участок хороший. Потом хозяином всего дома станешь.

Борис молчал. Я видел, как глаза его похолодели, стали малоподвижными, точно застыли, а зрачки сузились. Щека его под левым глазом время от времени подрагивала.

— Не уживусь я там, — сказал он наконец.

Я прямо-таки чуть не подскочил. Вот это открытие для меня! Где же ему прижиться, если не там, в таких аккуратных, светлых, и чистых комнатах, с такой террасой — ни одно стеклышко не разбито!..

Отец зажег спичку, прикурил и пустил тугую струю дыма.

— Повздорил? Али теща подкоп ведет?

Тут Борис дико покраснел, и я его понимаю. Марфина мать еще не была тещей.

— Нет, — сказал он, — наоборот.

— Чего же ты тогда?

— Не по мне там.

Я думал, что за десять с лишним лет жизни понял решительно все, теперь вижу, насколько глубоко я ошибался.

— Ну, как знаешь, — ответил отец, — не буду вмешиваться в твои дела. Не маленький уже. — Он взял со стола замасленную шапку с поломанным козырьком, натянул ее до ушей на большую голову и кинул: — Ну, пока.

Свадьбу справили у нас, справили шумно, весело, с пляской, с песнями. Гостей было столько — едва поместились за столом, и мне приходилось бегать по соседним домам, таскать стулья, тарелки, блюда, посуду, кастрюли и все такое, что нужно для свадьбы. Борис продал свои хромовые сапоги, сказав, что нынче они вышли из моды, продал даже часы, и то денег не хватило, и он задолжал чуть ли не у всей улицы.