Анатолий Мошковский: Река моя Ангара

На отвесном берегу у огромной деревянной опоры стоял человек. Он был высок, в полушубке. Двумя руками травил он с большого барабана трос, а семеро монтеров тащили его на плечах по реке. Они шли, упираясь в бугры и ямки во льду, поскальзывались и падали.

Барабан на козлах медленно поворачивался, визжа и вздрагивая, и человек в полушубке, очевидно, бригадир, все время придерживал его рукой.

Я подошел к самому берегу и присел за толстой лиственницей. Вздрогнул, услышав сзади шорох: за мной стоял Коська. Ага, побоялся тащиться домой один!

Ярко светило солнце. Свежо пахло тающим снегом. Мокрый лед на реке ослепительно, до рези в глазах горел, и почему-то казалось: вот-вот расползется он, как сопревшая материя, растает под сильными лучами, и река, широко разлившись и затопив прибрежные луга, легко и быстро помчится к океану, играя на солнце сверкающими гребешками волн.

И вдруг я отчетливо увидел Бориса…

Впереди шел какой-то человек и шестом ощупывал промоины, темные пятна слабого льда, что-то кричал людям и, огибая опасные места, они сворачивали то вправо, то влево. За ним с тросом на плече шагал коротенький человек в треухе, а метрах в семидесяти от него шел Борис в распахнутой стеганке. Он был рослый, широкий. Если первый человек ступал согнувшись, то брат держался прямо. На нем были резиновые сапоги с голенищами до пояса и круглая кубанка на голове.

Дальше через каждые пятьдесят метров, двумя руками ухватив лежащий на плече трос, шли остальные монтеры. У последнего — а это был не кто иной, как дядя Коля, — трос лежал почти на спине, и шел он согнувшись в три погибели.

— Борис, — прошептал я. — И не боится… а?

— А чего бояться? — засопел у плеча Коська. — Подумаешь…

— Пустить бы тебя туда! — зло сказал я и сплюнул.

Ух, как я был зол в эти минуты на Коську!

— Гляди, — горячо засопел он, — упал!..

Я замер. Человек, следовавший за Борисом, поскользнулся и животом плюхнулся на лед. Выпустил трос, поднялся, отряхнул с ватника жидкую ледяную кашу, взвалил на плечо ношу и, слегка хромая, пошел дальше.

Извиваясь, оставляя глубокий, протертый в рыхлом льду след, трос потянулся дальше. Правый берег темнел в километре от Левого. Монтеры не преодолели и трети пути. Потом упал дядя Коля, упал под трос. Высвободившись, пригнулся, накатил его на плечо и двинулся вперед.

Борису не повезло: он угодил в лужу. Сверкнули на солнце брызги. Сапоги разошлись в стороны, руки разбросались, точно брата распяли на льду. Однако он быстро вскочил на ноги, присел, стащил левый сапог и принялся выжимать портянку.

Тело мое свела судорога, когда я увидел, как на лед льется струя воды.

Пока Борис наворачивал на ногу портянку, надевал сапог, отряхивал стеганку и сбивал с ватных штанов ледяной студень, товарищи ждали его, отдыхали. Кое-кто, улучив момент, закурил. И опять трос пополз по реке. Лед чернел промоинами, местами из них выступала вода и на вершок заливала сапоги монтеров.

Временами трос цеплялся за торчащие льдины, и тогда ближний монтер клал трос на лед, бежал к льдине и отцеплял. Случалось, трос заворачивался баранкой, и его приходилось распрямлять.

Шли спотыкаясь, падали на руки, грохались на спину, ныряли бочком, ухались на колени, подняв фонтаны брызг, зарывались головой в студеное жидкое крошево.

Я уже и счет потерял падениям. Один Борис упал пять раз. Люди уходили все дальше и дальше. Все слабее доносились их голоса.

Скоро путь монтерам преградила гряда торосов. Громадные льдины торчали вертикально, косо, как их положило во время ледостава. Они вспыхивали на солнце, мокрые, зеленоватые, истекающие под жаркими лучами влагой. Они растянулись метров на сто — не обойдешь.

Люди остановились. Шедший впереди с шестом махнул рукой и первым полез на торосы, выбирая путь получше. За ним полез второй, коротенький человек, потом Борис.

Он полз на коленях, держа одной рукой трос, другой подтягивая тело. Взобравшись на криво поставленную льдину, не удержался и пополз назад. Снова взобрался и снова съехал вниз.

Я смотрел на брата из-за лиственницы, и к моему горлу подкатывал ком. А я-то, я-то считал… Куда ему, думал я, до работы взрывника или лоцмана, бурильщика или шкипера на переправе. А выходит, выходит, не так…

— Слушай, Коська, — сказал я и вдруг сам услышал в своем голосе отчаянную решимость.

— Чего? — Коська поежился.

— Ты трус или нет? — спросил я.

— Ну, чего тебе? Чего? Придумал что-нибудь, да?