Анатолий Мошковский: Река моя Ангара

И всякий раз, когда я прибегал ни с чем в палатку, я тоже не докладывал Марфе прямо: дескать, Борис нигде не обнаружен. Я отлично понимал, что ей не хочется показывать другим, как она волнуется и переживает. И потому что я хорошо знал это, я при Марфе говорил Коське:

— А ты знаешь, я Бориса искал, где только не был!..

— Не бойся, вернется, — отвечал Коська.

Ах, как хотелось стукнуть его по круглой башке, но я сдерживался.

— Сам знаю. Его видали в магазине и на почте.

И всякий раз после такой беседы я ловил на себе благодарный взгляд Марфы.

До чего же все получилось нелепо! Повздорили немного, подумаешь, велика беда, так нет же: хлопнул дверью и ушел, обиделся, дескать. Живет себе где-то, как подпольщик, на конспиративной квартире, и нет ему никакого дела, что Марфа плачет по ночам, а днем ходит с опухшим от слез лицом и делает вид, что ничего не случилось.

А разве думает он обо мне, своем брате?

Плевать ему, если попаду я под самосвал или утону в реке. Брат называется! Правда, я не из тех, которые тонут: после рейса через пороги мне все трын-трава! Но ведь надо же проявлять хоть маленькую заботу о братишке!..

Я сам себя утешал, крепился, пропускал мимо ушей наглые заявления мальчишек: «Ну как, беглец не вернулся?» Но все-таки до чего же опостылела мне жизнь без Бориса! За стенкой Серега пересмеивается с Катей, Вера бранится с дядей Колей, дядя Федя баском укоряет в чем-то тетю Полю, а здесь живи немым, как рыба, да гляди в грустные синие глаза Марфы! Даже брань в нашем закутке и то, кажется, обрадовала бы сейчас меня…

Нет, Борис, нельзя так.

И откуда было знать мне, что Борис вернулся в то время, когда Марфа полоскала в Ангаре белье? Я, исполнявший обязанности носильщика, смотрел, как Марфа, подоткнув подол старенького сарафана, с небольшого гладкого валуна полоскала мои и Борисовы майки и ковбойки, пускала по течению, резко двигала из стороны в сторону, выжимала и бросала в таз.

Я давно уже привык к натруженному, усталому реву порогов, к черным спинам тысяч камней, и убери сейчас этот шум — мне будет не хватать его. У грозных порогов паслись на привязи чьи-то козы, валялись битые бутылки и консервные банки. Я смотрел на них и вспоминал своего дружка Кольку, главного ракетостроителя нашего города, и было ясно одно: теперь бы я никогда не согласился быть у него на побегушках и уже не дрожал бы при скрипе калитки… А что касается сахарного гороха — пропади он пропадом!

Впрочем, сейчас и Кольке нечего пугаться: его сестру увез сюда Борис… Опять Борис… Ах, будь он неладен!

Потом я стал выжимать белье, уже сложенное в газ, и, напрягая все силы, добивался того, что выгонял из жгута по струйке воды. Не то что прежде: ни капли не мог выжать после Марфы!

А потом мы несли белье к палатке, нам повстречалась ватага мальчишек, и мне стало смешно оттого, что когда-то мы с Колькой стеснялись даже развешивать на веревках белье. Ну и дурачье!

А когда мы пришли в палатку, там сидел брат.

— Боря! — вскрикнула Марфа и чуть не уронила таз с бельем.

— Он самый. — Брат, не поднимая головы, листал за столом «Новый мир».

Марфа напряженно смотрела на него, и лицо ее каждое мгновение менялось.

Я застыл, ожидая, что будет дальше.

— Есть хочешь? — спросила Марфа.

— Нет.

«Только-то, — подумал я, — больше и сказать нечего, а не видались-то целых три дня».

Так до самой ночи ничего особого и не сказали они друг другу, а когда маленькая стрелка будильника подползла к двенадцати часам, меня стало клонить в сон, и я так и не узнал, состоялся ли разговор. А через неделю все пошло по-старому, и я забыл об их разладе.

Давно отгремел у Ангары чудовищный массовый взрыв, о котором я узнал от Сереги, когда был в бригаде. Между поселком и городом стали ходить еще два пассажирских автобуса, и сообщение более или менее наладилось. На домах появились три новеньких почтовых ящика, и теперь не нужно было бежать с письмом за километр. Просто странно было подумать, что когда-то мы жили без электричества: во все палатки провели и свет и радио, даже на улице и там загорелись фонари…

Однако острее всего запомнил я тот день в конце октября, когда сломали первую палатку. Я вернулся из школы и даже успел сделать уроки, когда ко мне прибежал дружок Иван.

— Ломают! — крикнул он. — Будут дрова!

Брезент палатки свернули и увезли на склад а перегородки и полы разрешили пустить на топливо, и я приволок домой с десяток досок. У палатки я принялся рубить их топором.