И все же Ангара стала. Но, и остановившись, она сохранила на себе следы недавней битвы. Реки средней полосы России, откуда я приехал, замерзали мирно и гладенько: хоть каток устраивай! Не то было здесь. Река замерзла в схватке, в ожесточенной борьбе. И если мороз и одолел ее, так эта легкая на других реках победа здесь далась ему с трудом: через всю реку противотанковыми надолбами торчали ледяные торосы. И когда с левого берега на правый прокладывали дорогу, два бульдозера три дня потели, воняя на полкилометра горючим, срезая торосы, скрежеща сталью ножей, гремя гусеницами.
Зима победила Ангару, и только на самое жерло нижнего порога не могла она распространить свои законы. Этот кусочек реки был непобедим. Окутанная клубами пара, вода клокотала и пенилась, словно кричала: «Я жива еще, жива! Меня не победить!»
Прошел февраль. Были снегопады и маленькие вьюги. Но однажды, в начале марта, случилось такое, что я запомню, наверное, на всю жизнь.
Началось все с того, что днем, когда я шел из школы домой, повалил снег. Валил он густо и бесшумно, и я, пока добрался до палатки, был весь белый, как мельник. Борис, Марфа, дядя Федя и Серега, вернувшись с работы к вечеру, тоже долго отряхивались от снега.
— Черт побери! — пробасил бурильщик. — Откуда его столько там? — Он показал пальцем в небо.
— Весь зимний запас, — ответил Серега, — бог — прижимистый старикашка, чтоб товар не залежался на складе, пускает по дешевке…
Снег продолжал валить. Если днем он падал отвесно, то теперь поднялся ветерок, и хлопья летели косо. К ночи ветер окреп, и снег несся горизонтально. Ветер не поднимал истерики, не ныл в печурке, не свистел. С тихой, спокойной мощью дул он на поселок гидростроителей, забивая каждую отдушину, трещинку и пору снегом, выдувая тепло из палатки.
— Решето, — сказал дядя Федя. И все четыре отсека услышали его бас и ощутили, как быстро уходит из палатки тепло, заработанное таким несметным количеством дров.
На окнах шевелились ситцевые занавесочки, брезент скрипел и вздрагивал, было отчетливо слышно, как со всех сторон с шуршанием приваливается к стенке снег, точно медведь, мохнатый и неуклюжий, укладывается к палатке спать.
— Подбрось-ка, — скомандовал дядя Федя.
В печке застучали, сталкиваясь, полешки, захрустел древесиной огонь. Но знакомая волна тепла не спешила на этот раз захлестнуть палатку, проникнуть во все ее углы. Печка уже накалилась докрасна, обжигала глаза. Только тепла от нее заметно не было. Она с трудом удерживала в палатке прежнюю температуру.
— Подбрось-ка еще, — прозвучало опять.
Снова взревел в печи огонь. Он поднял серебряный столбик ртути только на одно деление — на миллиметр, а потом столбик провалился сразу на три деления.
За стенками шел ровный шуршащий шум. Плотный, уверенный.
— Отставить, — сказал Серега, подходя к печи, — так все спалим. На работу пойдем без чая. Спать…
— Постановили — решили, — баснул дядя Федя. В палатке защелкали включатели, и стало слышно, как скрипят и охают непрочные казенные койки.
Я засыпал под сопение и возню над головой, под терпеливую и обстоятельную работу метели. Проснулся я от резкого вскрика. И сразу вскочил.
Кто-то дергал дверь и кричал:
— Беда! Беда!
Заскрипели койки, зашлепали по полу ноги, вспыхнули лампочки, раздались сонные голоса, ворчание.
— Чего там еще?
— У кого глотка луженая?!
— Спать не дают, окаянные! — выругалась Вера.
Но прежде чем, полусонный, я вник в смысл ее слов, я обратил внимание на то, что в палатке против обыкновения не холодно. Я быстро оделся и подошел к двери, где столпилось все население.
Серега бухал плечом в наружную дверь тамбура. Дверь не открывалась.
— Завалило! — Он двинул в дверь боком. Она не поддалась ни на сантиметр.
— По маковку забросало, — вздохнул дядя Коля.
— Что медведя в берлоге, — подтвердил дядя Федя сверху, так как возвышался над всеми. Он уперся ногами в порожек и, напружинившись так, что лицо все налилось кровью, нажал обеими ручищами на дверь.
Дверь скрипнула и чуть вдавилась в снег.
— Эх, отпиралась бы внутрь!.. — сказал Серега, причмокнув языком. — Сидеть нам теперь под домашним арестом, пока не откопают…
Дядя Федя опять нажал и еще на палец открыл дверь.
— Геркуланум и Помпея, — бросил Борис, и я весело хмыкнул, — давай-ка вместе.
Бурильщик вытер рукавом мокрый лоб.
— А что это такое?
Борис вкратце рассказал о двух итальянских городах, погребенных под вулканическим пеплом Везувия много столетий назад.
Читать дальше