Станислав Никоненко - Догоняйте, догоняйте!..

Счастливый троллейбус! Нельзя не сесть в такой троллейбус.

Пропустив перед собой старичка, Жора ступил на подножку. Старичок был щуплый, зато имел такие пушистые усы, что казалось, будто над верхней губой расположены у него две кисточки для бритья. Отличные белые кисточки, еще не бывшие в употреблении.

Троллейбус не был пустым, как в прошлый раз. Все места были заняты. Жора и старичок стали в проходе. Перед старичком сидели двое длинногривых парней — у одного были прямые волосы Джоконды, другой словно бы надел завитой парик короля Луи-Филиппа.

«Король», взглянув на старичка, толкнул в бок «Джоконду».

— Лёха, — сказал он, — посмотри на экспоната.

Сосед его обернулся и, увидев усы старичка, изобразил такую радостную, отнюдь не загадочную улыбку, что можно было бы сразу понять: нет, это не Джоконда.

— Дает! — восхитился он. — Ну дает!

— Паноптикум! — проговорил «король».

— Отец, с твоими усами в цирке выступать, — остроумно, на его взгляд, заметил Лёха.

Оба засмеялись.

Старичок сердито шевельнул кисточками — парни зарыдали от хохота.

— Ну дает! — кое-как успокоившись, выдохнул Лёха. — Почище цирка. Снимай, отец, шляпу — тугрики так и посыплются.

— Лучше б место уступили, молодежь, — сказала впередисидящая женщина.

— Слышь, старый, — толкнул «король» Лёху. — Уступи место.

— Садись, папаша, — предложил Лёха и тут же приподнялся.

Старичок нерешительно шагнул.

— Садись, садись, — подбодрил его «король».

Но когда старичок сделал было последнее движение, чтобы сесть, Лёха опередил его и плюхнулся на свое место.

— Папуля, я передумал.

Парни снова загоготали.

— Хамье, — проговорил старик, отвернувшись.

— Смотри, — сказал «король», — обижается.

— Шуток не понимает, — объяснил Лёха. — Стар стал.

Жора подскочил к парням, схватил Лёху за плечо.

— Ну-ка извинись перед дедом и выметайся. Живо.

— Отцепи грабли, — прошипел Лёха, тряхнув волосами.

— Ты, плебс, — лениво проговорил «король», взглянув на Жору, — закрой транзистор.

Драчуном Жора не был, и скандалов он не любил, но тут не стерпел — оторвал Лёху от сиденья и вытолкнул в проход. Лёха зацепился за чью-то сумку — по полу расплылась лужа сметаны. По сметане покатились помидоры.

Лёха подхватил один помидор и попытался запустить им в Копытина. Тот увернулся, и помидор разбился о стенку водительской кабины, окропив своими брызгами пассажиров.

«Король» набросился на Жору сзади, но Копытин ловким приемом перекинул его через себя, и «Луи-Филипп» распластался на полу в луже сметаны.

— Я свидетель. Это все они… они, — приговаривал старичок, показывая на длинноволосых.

Но голос его тонул в общем гвалте.

Водитель без остановок гнал «счастливый» троллейбус к ближайшему отделению милиции.

Вот уже четыре дня Жора крутился как заводной. Дела, дела, дела. То в завкоме, то в комитете комсомола, то на складе спортинвентаря…

Где он еще не был? Кажется, в гараже. «Нужно заскочить попрощаться, — решил Жора, — все же на два месяца исчезаю».

Едва Жора ступил на асфальт родного гаража, пропитанный бензином и отработанным маслом, как перед ним появился Васька Спиридонов. Вылез он из-под старого «газика», у которого вечно что-нибудь барахлило.

— Физкульт-привет! Везет же некоторым… — Васька схватил грязными лапищами отмытую за последние дни Жорину руку. — Тут ковыряешься в пыли да копоти, а другие, глядишь, на природу потянулись. Одно название чего стоит — «Ромашка»!

Улыбка оживляла мокрое чумазое лицо Васьки, но в глазах его — маленьких, в желтую крапинку — Жора прочитал искреннюю зависть.

— Эх, лагерь! Лагерь! Хрупкая мечта детства, — Васька взял тряпку, стал оттирать перепачканные руки. — Знаете ли вы, что такое пионерский лагерь?

Копытина вдруг обожгла мысль, от нее даже лицо запылало: знает ли он, что такое пионерский лагерь? До сих пор он не задумывался, некогда было, а все считали, лагерь — очень простое и известное дело. Никому и в голову не приходило, что Жора никогда не был в лагере. В детстве каждое лето его отправляли из Москвы к бабушке в деревню. Конечно, книжки он когда-то читал про развеселую жизнь в пионерских лагерях, но теперь ничего не помнил.

— Очнись, Николаич, — Васька толкнул его локтем. — Я смотрю, ты совсем замечтался. Небось уже на природе. Загораешь. Рыбку ловишь.