Лазарь Карелин - На тихой улице

Внушительного вида пожилой мужчина, стоя перед судейским столом, что-то кричал, с возмущением глядя на Кузнецова.

Лена прислушалась.

— Не вам меня учить уму-разуму, товарищ судья! Вы мне в сыновья годитесь… — услышала она и испугалась, что Кузнецов смутится от этих резких слов, не сумеет должным образом на них ответить.

И действительно, Кузнецов как-то неуверенно провел рукой по лбу, а потом, склонив голову, начал перелистывать лежавшие перед ним бумаги.

«Промолчал!» — огорчилась Лена.

Мужчина же перед судейским столом все возвышал и возвышал голос:

— Да, сердцу не прикажешь, товарищ судья. И двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семейных уз. Поверьте мне, коль скоро я пошел на развод…

Тут Лена увидела сидевшую в первом ряду женщину, которая всякий раз, когда мужчина особенно возвышал голос, вздрагивала и, как бы соглашаясь с ним, печально кивала головой. Глядя на ее измученное лицо, Лена догадалась, что здесь сейчас слушается дело о разводе и что крикливый мужчина почему-то обязательно хочет развестись со своей женой, а той горько, стыдно и больно от его слов, от его резкого голоса, от всей его вызывающей манеры держать себя.

«Да осади же его! — чуть не вслух подумала Лена, загораясь возмущением против крикливого мужчины и недоумевая, почему Кузнецов так спасовал перед ним. — Уж я бы сказала! Я бы ему сказала!»

Она подалась вперед и, не замечая этого, оказалась на пороге отворившейся двери.

— Ну, довольно… — вдруг услышала она совсем негромкий голос, сразу даже не поняв, что это заговорил Кузнецов.

По мере того как он говорил и слова его доходили до ее сознания, она с радостью убеждалась, что именно так и следовало ему говорить с этим громкоголосым гражданином, именно так — убийственно спокойно и жестко, а вовсе не так, как хотела говорить она: накричать, обругать, да не просто, а самыми обидными словами, какие только могли прийти ей сейчас в голову.

— Ваши доводы, гражданин Винокуров, очень убедительны, — говорил Кузнецов. — Но, если верно, что двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семьи, следовательно верно и то, что пятнадцать лет отцовства еще не доказательство вашей привязанности к дочери.

— Но помилуйте! — воскликнул Винокуров.

— Нет уж, это вы нас помилуйте! — с внезапной запальчивостью оборвал его Алексей, но тут же, заметив удивленные взгляды народных заседателей, снова взял себя в руки и уже спокойно, даже подчеркнуто спокойно, продолжал: — Мы достаточно долго выслушивали ваши рассуждения и о том, что сердцу не прикажешь, и о том, что вы росли, а жена не росла. Словом, мы уже достаточно хорошо познакомились с вашими взглядами на семью. Но теперь речь идет не о ваших взглядах, а о судьбе вашей дочери: кто будет воспитывать ее — мать или отец, точнее — хорошо зарабатывающий, высококультурный отец или же больная, отставшая от жизни мать…

— Я вижу, что вы явно предвзято ко мне относитесь, товарищ судья! — с возмущением сказал Винокуров. — Между тем суд обязан рассматривать дела совершенно беспристрастно.

— Да, совершенно беспристрастно, — поднимаясь со своего места и укладывая разложенные на столе бумаги в папку, сказал Алексей. — Мы так ваше дело и рассматривали. Более того: мы только тем и озабочены, чтобы сохранить вашу семью. Но… — Алексей замолчал и, медля объявить об окончании судебного заседания, выжидающе посмотрел на Винокурова. Он ждал, что тот захочет еще что-то сказать, давал ему последнюю возможность одуматься.

Винокуров не понял Кузнецова и остался верен себе.

— Предупреждаю, что, если ваше решение не будет в мою пользу, — внушительно заявил он, — я обжалую его как незаконное…

— Да только ничего у вас из этого не выйдет! — не сдержавшись, крикнула Лена и замерла, прихлопнув рот ладонью.

Все, кто был в зале, оглянулись на нее.

— Дело слушается при закрытых дверях, гражданка! — строго сказал Кузнецов, но в глазах его зажглись веселые огоньки, сразу же напомнившие Лене прежнего Алешу Кузнецова. — Попрошу вас оставить зал.

Красная от смущения, девушка перешагнула порог. Захлопнув дверь, она снова очутилась в коридоре.

— Ну и ну! — только и могла произнести она, прикладывая ладони к разгоряченному лицу.

— Что вы еще такое тут натворили? — неожиданно послышался ехидный голос секретарши, и Лена, отняв руки от лица, увидела ее перед собой.

— Ох, и не говорите! — как старой своей приятельнице, доверительно сообщила она. — Меня, кажется, выгнали.