Лазарь Карелин - На тихой улице

— Не имеет значения, — строго сказала Маша, сердясь на девочку за то, что она поминутно ее перебивает. — Знаешь ты ее или нет, а отвечать будь добра всю правду…

— Какую правду? — заволновалась Настя. — Я ничего не знаю об этих самых квартирных кражах. Вот еще!

— Раз вызвали в качестве свидетеля, значит что-то да знаешь, — уверенно сказала Маша. — Знаешь и должна обо всем, что тебе известно по существу дела, рассказать составу суда.

— Но я же совсем, совсем ничего не знаю! — взмолилась Настя, растерянно глядя на понуро стоявших возле нее Колю и Володю. — Вот разве только про ленточку… — смущенно прошептала она.

— И я толком ничего не знаю, — крепясь изо всех сил, сказал Володя. — Зачем меня-то вызвали?

— А я, думаешь, знаю? — не глядя на своего бывшего приятеля, глухо спросил Коля.

— Ах, батюшки! — всплеснула руками Маша. — Что же вы за свидетели, если ничего не знаете? — Она недоверчиво покрутила головой.

Но ребята не обманывали ее, говоря, что не знают, зачем их вызвали в суд. Они и сами терялись в догадках, лишь очень смутно улавливая связь недавних событий в своей жизни с тем, что происходило сейчас в зале суда, где за барьером под охраной двух милиционеров сидел Симагин. Тот самый веселый шофер Симагин, который учил ребят ездить на мотоциклете, тот самый бывалый, озорной морячок, который рассказывал им увлекательные истории о службе на флоте и морских сражениях, тот самый добрый дядя Боря, который не раз катал Настю по Москве на своей блестящей огромной машине.

И вот этот-то человек оказался преступником, сидит в тюрьме, и даже на суд его привезли в наглухо закрытом автобусе и под конвоем.

Между тем в зале судебных заседаний суд как раз приступал к выяснению той части вины Симагина, которая касалась наших ребят.

Пока речь шла об установлении бесспорных фактов, обличающих Симагина в ограблении квартир в доме, где он жил, Симагин, справедливо решив, что улики против него слишком очевидны, быстро и, казалось, чистосердечно во всем признался. Правда, и тут дело не обошлось без маленьких приемов и уловок, к которым нередко прибегают опытные рецидивисты, особенно когда хотят отвлечь внимание суда от чего-то, что знают они и не знает суд.

Вот и Симагин, видимо преследуя какую-то свою, затаенную цель, прибег к этим приемам и уловкам. Он то упорно и с ожесточением начинал отрицать какое-нибудь выдвинутое против него обвинение, то вдруг якобы под влиянием раскаяния с надрывным криком, с биением кулаком в грудь и со слезой в голосе признавал себя виновным. Нате, мол, смотрите, какой я честный перед судом. Но возникало новое обвинение, и опять разыгрывался тот же коротенький спектакль: сперва все отрицалось, а затем следовало бурное и чистосердечное признание.

«Зачем он это делает? — приглядываясь к Симагину, спрашивала себя Гурьева, по опыту зная, что подсудимый неспроста прибегает ко всем этим своим уловкам. — Чего еще он боится?»

И вот подошло время узнать и об этом. Чего же так боялся Симагин? Что хотел утаить он от суда в крике и многословии своих признаний?

В зале суда за судейским столом, покрытым зеленой скатертью, в своих массивных креслах с высокими спинками, украшенными гербом Советского Союза, сидели Алексей Кузнецов и народные заседатели.

За прокурорским столом, что стоял справа от стола судьи, сидела Гурьева. За столом напротив разместился защитник Симагина, адвокат Тихомиров, большой, грузный, с одутловатым лицом пожилой человек.

Тихо было в зале — так тихо, как может быть лишь в пустом помещении, хотя не было сейчас здесь ни одного свободного стула, были заполнены все проходы, люди стояли в дверях, сидели на подоконниках.

Еще в начале заседания, бегло окинув зал взглядом, Алексей приметил, что сегодня здесь собрались почти те же люди, которых он видел и в клубе и на педагогическом совете в школе. Это не могло быть случайным совпадением. Да, в суд пришли те же люди, которые были и в клубе и на педсовете, которые участвовали в воскреснике по благоустройству двора, — словом, те же люди, что давно уже приняли живое участие в судьбе Коли Быстрова и Володи Мельникова: отцы и матери, учителя и старики пенсионеры, и даже дворник Иван Петрович, и домоуправ Князев со своей неизменной виноватой улыбкой и беспокойными руками, зажатыми на этот раз между колен.

И, конечно же, пришли в суд родители Володи Мельникова, мать и отчим Коли Быстрова, Лена и ее отец, строгая Евгения Викторовна и мать Алексея.