Альберт Иванов - Деревянный хлеб

Прохожие останавливались, смотрели.

— Не дом — игрушка, — восхитился Коршун. — Хотел бы в таком жить?

— Вас-то поселят обязательно, — подольстился Санька.

— Смешной ты.

— Твой же отец строит.

— Он что, один? По-твоему, если кто на шерстяной фабрике работает или в пекарне, ему отрезы и хлеб в первую очередь?

— Про отрезы не знаю, а в пекарне, наверно, едят потихоньку.

— Потихоньку… Ты-то наверняка бы там громко чавкал!

Витькиного отца они нашли во дворе стройки. Он внимательно смотрел, как рабочие замешивают раствор, и давал умные советы: цементу столько-то, а песку поменьше и еще чуток.

— Здорово, молодая смена! — воскликнул он, увидев гостей. И взглянул на часы. — Быстрей выкладывайте, с чем пожаловали. Поглядеть?

Да, Витька хорошо знал своего папашу. Занятой!

— Понимаешь, — начал Коршун, — у нас с ним спор вышел: какой порох сильней, обычный или артиллерийский?

— Наш? Немецкий? Эй! — крикнул отец вознице, приехавшему на телеге с досками. — Куда разворачиваешься, идол деревянный? К забору впритык сваливай! Ну? — нетерпеливо обернулся он к ним.

— Немецкий.

— Хуже нашего, артиллерийского, — сплюнул отец. — Но помощней обычного.

— А сколько надо, — осмелел Коршун, — чтобы вон тот сарайчик, — указал он на дощатую прорабскую, — разнести?

— Эту не надо. Где я, бедолага, в дождь накладные буду подписывать?

— Килограммов пять, — уверенно заявил доселе молчавший Санька.

— Полкило за глаза хватит, — попался на удочку Витькин отец.

Друзья переглянулись. Он нахмурился:

— Вы что задумали?

— Ничего, — невинно ответил Коршун.

— Просто спорили, — подтвердил Санька.

— Делать вам нечего! — И накинулся на проходившего мимо них человека с рубанком в руке: — Ты столяр или халтурщик? Как ты только умудрился дверную коробку перекосить?

Это был хромой Юркин отец.

— Материал сырой, — оправдывался он.

— Сам ты сырой, идол стоеросовый!

— У вас все идолы, — обиделся Юркин отец.

— Скажи спасибо, что поленом не назвал! Тебе бы дрова колоть, а не столярничать! Бракодел!

Не глядя на них, бракодел направился к верстаку, что-то ворча себе под нос.

— Ты чего кричишь? Чего ругаешься? Он фронтовик. Раненый! — вступился за него Витька.

Отец растерялся.

— У меня все фронтовики. Я сам дважды раненный, — не сразу ответил он. — Прикажешь всем кланяться?

— Шляпу не уронишь, — буркнул Коршун.

— Это Юркин отец, — встрял в разговор Санька, — нашего друга.

— А ты помолчи, блатмейстер. Помощнички пришли! Защитнички выискались.

Витька повернулся и потянул за собой Саньку:

— Айда. Бесполезно.

Уходя, они услышали, как Витькин отец смущенно сказал столяру:

— Слышь, Степаныч, я погорячился. Виноват. Вконец закрученный!

— Работа такая, — повеселевшим голосом отозвался Степаныч. — Не бери в голову. Я тоже виноват: скособочил малость.

— Слыхал, что он говорил? — спросил Витька.

— Кто? Твой или Юркин? Слыхал: оба виноваты.

— Идол ты деревянный. Я про наш порох!

— Вежливый ты. Весь в папашу.

— С вами, бракоделами, станешь, — проворчал Коршун. Опомнился и рассмеялся.

— Работа такая, — смеясь развел руками Санька.

— Наша работа не такая, — серьезно сказал Витька. Нам кособочиться нельзя. Придется для начала граммов триста заложить в чурку.

— Заложить?

— Выдолбить внутри и насыпать. А дырку заткнуть.

— Шуму будет!

— Пусть ЛТ привыкает. Лишь бы она уцелела.

— Уцелеть, наверно, уцелеет. Двужильная. Но заикой останется.

— Так ей и надо, стоеросовой!

Они оглянулись и снова полюбовались на дом, который восстанавливали и Витькин, и Юркин отцы. Стекла сверкали на солнце. И можно было легко себе представить, что такой когда-то станет вся улица.

Такая манера тайно разговаривать…

К каждому слогу в слове прибавляешь другой: согласный звук «п» с предыдущей гласной. Например, слово «что»: прибавь «по» — выйдет «чтопо».

Все пацаны так в городе разговаривали, когда посекретничать надо, да так лопотали быстро, что взрослые ничего не понимали. «Жаргон! — удивлялась Санькина мать. — Как это вы?..» Но он ей тайну не выдавал. Зовут ребята со двора: «Выпыхоподипи в опорляпянкупу ипиграпать!» — Выходи в орлянку играть! Или хотя бы в жошку. А мать не знает, зачем зовут. От игры в жошку — в других городах: «лянду», «махнушку» — правый ботинок с левого бока быстро снашивается. Еще б! Целыми днями запоем подкидывали ногой вверх круглый кусочек кожи с пушистым мехом и пришитой к нему, продырявленной на манер пуговицы лепешечкой свинца. От ударов ноги жока взлетала этаким парашютиком снова и снова, не касаясь земли. Иные умудрялись до шестисот раз подбивать без передыха. Можно и пара на пару играть, передавая, как устанешь, жошку напарнику. Были такие заковыристые жошки, с шерстью на одной стороне подлиннее: они взлетали по понятной лишь одному владельцу кривой — только держись, пока насобачишься. На деньги играли и просто так. Откуда пришла эта игра — никто не знал. Но в нее играли по всей стране.