Иван Супрун - Егоркин разъезд

— И хорошо, что помнишь, — продолжал Шатров. — Только сейчас не пятый год. Теперь большевиков стало больше: они и на заводах, и на железных дорогах, и на позициях, и в селах. Они помогают народу разобраться, что к чему. Когда понадобится, они сумеют одолеть и казаков и кого угодно.

— Никита Аверьянович, — вмешался в разговор Аким Пузырев. — Я слышал, за самого главного у них Ленин. Что это за человек, может, видел?

— Нет, я его не видел, а слышал о нем много. Ленин очень башковитый, очень честный и очень простой человек. Всю душу отдает за народ: сидел не раз в остроге, был в ссылке, а брата его старшего еще прежний царь повесил. Ленин говорит, что до тех пор на белом свете будут войны, нищета и всякие неурядицы, пока вся власть не перейдет к трудящимся людям.

— Сказать легко, а вот сделать как? — заметил Аким Пузырев. — У них же в руках все: и капитал, и заводы, и земли, и оружие.

— Сейчас много оружия и в наших руках — у солдат, — ответил Шатров. — А потом, если объединиться всем покрепче — ведь нас в сто раз больше, чем их, — то мы отберем у них все.

— Так ведь опять же война?

— Правильно — война, только не такая, как эта. Сейчас мы бьемся за ихний интерес, а тогда будем драться за свою лучшую жизнь, а за свой интерес повоевать не зазорно. И поднимутся за него все: и стар и мал.

Долго еще слушали Шатрова. Слушал его и Егорка — Гришка задремал, — слушал и рассуждал сам с собой:

— Когда царя вздумают сбрасывать с трона, то за него начнут заступаться министры, генералы, богачи, всякие господа и начальники. Они будут кричать, распоряжаться и стрелять. Но большевики и рабочие не испугаются, а скажут: «Катитесь к чертовой матери», — и вступят в сражение. Драться рабочие умеют лучше всех, потому что они сильные. Да вот хотя бы взять Лагунок. Нагрянут сюда большие господа, что приезжали летом. Павловский да Самота с Володькой-обезьяной будут тоже их защищать. Ну и пусть, ничего у них не получится. Если врукопашную, то всех их один Аким Пузырев расшвыряет. С Володькой-обезьяной, Витькой и Толькой придется расправиться им — ребятишкам.

Егорка начал ясно представлять себе картину будущего сражения с Володькиной шайкой, но вдруг вспомнил о своей заветной коробочке, на которой сидел Кузьма Крючков. С коробочкой придется расстаться. Иначе, когда будут свергать царя, ребятишки станут дразниться и упрекать: «Тебе, — скажут, — Егорка, нравятся казаки за то, что они лупят плеткой рабочих. Ты за царскую власть». А он вовсе не хочет быть за царя. Завтра же он разорвет и выбросит эту коробочку… Хотя нет: она вон какая красивая, почти новая. Что же делать с ней? Подарить Гришке или еще кому-нибудь из своих товарищей? Нет, разве им не позорно будет дожать у себя Кузьму Крючкова? Вот Володьке Сопатому отдать можно. Он все время предлагает за нее красивый шарик. А сделать нужно так. Бросить ему коробочку под ноги и сказать: «Подавись своим душегубом Крючковым, он мне больше не нужен».

Было уже за полночь, когда Егорка и отец возвращались из барака домой. Сыпал осенний мелкий дождь. Уныло гудели телеграфные провода. Вдали тускло светили огоньки стрелок. Отец не торопился, хотя завтра с утра ему нужно было дежурить, он крепко думал о чем-то и молчал.

У своего крыльца Егорка остановился.

— Ты чего? — спросил отец. — Забыл чего, что ли?

— А царь не продаст наш разъезд?

— А что?

— Если он продаст нас, тогда нам не придется сковыривать его и всяких господ.

— Не беспокойся, он не успеет.

— Большевики опередят, да?

— Они, сынок, они.

— А большевики очень сильные?

— Очень.

— Как Аким Пузырев?

— Еще сильнее.

— И ловкие?

— Очень ловкие.

— Как дяденька Тырнов, да?

— Еще проворнее.

— А Ленин, как богатырь, да?

— Посильнее богатыря.

— А большевики приедут на наш разъезд?

— Приедут.

— А…

Егорка хотел еще о чем-то спросить, но отец взял его за руку, легонько подтолкнул к двери и сказал:

— Спать, спать, про остальное узнаешь потом.