Иван Супрун - Егоркин разъезд

— Ша! Ша! Ша! — вылетали громкие, с присвистом звуки из его груди.

Антон Кондратьевич любил возиться с ребятами и почти всякий раз, когда встречал Егорку, тыкал слегка своим пальцем ему в живот и с улыбкой говорил: «Силен мужик» или брался за Егоркино ухо, пристально смотрел в глаза и строгим голосом спрашивал:

— Рассказывай, чего набедокурил?

— Я не бедокурил.

— А дрался зачем?

Егорка знал, что Антон Кондратьевич шутит, не боялся его, однако не мог врать, и если на самом деле набедокурил, то рассказывал все без утайки.

Выслушав, Антон Кондратьевич произносил:

— От меня, брат, не скроешь, я по твоим глазам все вижу.

Бывая вечером в общей половине барака, Егорка и Гришка иногда приставали к Антону Кондратьевичу с просьбой сделать из дерева игрушку. И он им мастерил то лошадок, то сабли с острыми-преострыми лезвиями, то еще что-нибудь, причем мастерил не так, как другие. Другие начнут делать для ребятишек какую-нибудь штуковину и приказывают: «А вы отойдите, не мешайте», Антон же Кондратьевич поступал иначе: повозится немножко сам, а затем заставляет Егорку с Гришкой:

— Помогайте. Самая наилучшая игрушка та, которую смастерите вы сами.

Кое-когда Егорке с Гришкой надоедало помогать, и они просили:

— Хватит ее делать, ведь она уже готова.

Антон Кондратьевич вертел перед глазами ребят изделие:

— А здесь? А тут? А вот тут?

— Это мы потом доделаем.

— Нет уж, не привыкайте «потомкать». Дело — птица: выпустил из рук — оно и улетело. Заканчивайте.

Антон Кондратьевич не мог сидеть сложа руки. Придя с работы и поужинав, он выискивал какое-нибудь дело: починял одежду, обувь, выстрагивал черенки для инструмента.

Но самым любимым его занятием было топить печки. И это было как нельзя кстати, потому что Антон Кондратьевич умел не только хорошо поддерживать огонь в печках, но и мог, как, пожалуй, никто другой, отстаивать их от постоянных посягательств дорожного мастера.

Заглянув как-то вечером в барак и увидев с порога, что стенки железных печек раскалились докрасна, Самота выскочил на середину и закричал:

— Дьяволы! Чего же это вы делаете, а?

— Что такое, Степан Степанович? — спросил испуганно Антон Кондратьевич и, тоже выйдя на середину, стал шарить глазами по сторонам.

— Сюда гляди, сюда! — тыкал пальцем в сторону печек Самота.

— Гляжу, Степан Степанович.

— Красные?

— Ага. Это я их так распалил.

— Так ты что же делаешь, вражья твоя душа? — Самота в упор уставился на Антона Кондратьевича. — Ведь барак-то сгорит?

Антон Кондратьевич виновато потупился и молчал.

— Но чем только думает твоя дурная башка, а? — кипятился Самота.

— Думаю, что когда-нибудь барак обязательно должен сгореть. Как спичка вспыхнет, потому что уж больно потолок сухой.

— Видали его, субчика, — взревел Самота. — Так ведь с бараком сгорите и вы?

— Нет, мы не сгорим, мы выпрыгнем: которые в двери, а которые в окна.

— А потом куда пойдете?

— К мастеру, то есть к вам, Степан Степанович.

— А где я вас размещу, где?

— Это уж дело ваше.

— А я вас так размещу, что не возрадуетесь, — пригрозил Самота, — всех, окромя тебя, выгоню к чертовой матери с транспорта. Вот как я размещу вас.

— А меня?

— А тебя — в острог, за уничтожение казенного имущества. Понял?

— Как не понять.

— А раз понял, то действуй. Чтобы сегодня же печек в бараке не было. Вот прогорят дрова и выбрасывай.

— Это я мигом, Степан Степанович. Как только прогорят, так я сразу же их на мороз. А только потом как будем жить, ведь померзнем все, как мухи?

— По закону и по тхническим (так выговаривал Самота слово «техническим») расчетам у вас должна стоять одна русская печь. Она и стоит. А эти окаянные железяки — вон туда! — Самота взмахнул рукой в сторону окон и направился к порогу.

Антон Кондратьевич пошел за ним.

«Непонятно, — недоумевал Егорка, — когда нет мастера, рабочие ругают его, даже грозятся, а сейчас, когда он досаждает им и хочет, чтобы в бараке было холодно, все молчат. Говорит только один Антон Кондратьевич, да и то говорит не то, что нужно: поддакивает, соглашается».

Когда Самота протянул руку, чтобы взяться за дверную ручку, его окликнул Антон Кондратьевич:

— Степан Степанович, погодите!

— Что такое?

— Тут у нас перед вашим приходом затеялся спор. Аким говорит, что в Японии солнце не заходит и не всходит, а все время висит прямо над головами и, как на ниточке, то опускается, то поднимается.