Геннадий Блинов - Зона действия

— Дорогая гражданочка! — сказал ей Жора. — Почему не жалеете себя? Позвольте полюбопытствовать, что у вас в этой вместительной сумке?

Но гражданочка не захотела объясняться с Жорой. Сумка полетела на землю, мягко шмякнулась, а ее хозяйка бросилась бежать. Жора несколько раз нажал на спусковой курок фотоаппарата, не выпуская из поля зрения объектива оставленную на произвол судьбы сумку и ее владелицу.

— Так и не вернулась? — поинтересовался Коржецкий.

— Куда там! Я, можно сказать, первый раз увидел, как пятки сверкают, — засмеялся Жора. — Но на мою несчастную голову свалилась новая беда: что делать с брошенной сумкой?

Жора открыл ее. А там как на скатерти-самобранке. И сыр, и колбаса, и сало шпик, и большущий кусок мяса.

«Нет, не дождаться мне хозяйки», — догадался Жора и поволок сумку в столовую. Там его встретили почему-то ошарашенно, повара смотрели то на сумку, то друг на друга. Когда Жора спросил, не узнают ли они эту красивую вещь, набитую продуктами, и не подскажут ли, кто ее хозяин, столовские в один голос ответили: не подскажут. Мало ли продают сумок, похожих друг на друга как две капли воды. Тогда Жора попросил у повара извинения и сказал, что оттащит этот рюкзак с двумя ручками в комсомольский штаб. Повара помягчали и выразили бедному Жоре свое сочувствие: зачем молодому человеку таскаться с такой тяжестью. Пусть до завтра сумка полежит в столовой, может и хозяин ее объявится. И Жора оставил сумку с поклажей.

— Понимаешь, комсорг, Жора оказался дураком, — поникшим голосом сказал Айропетян. — Сегодня утром я зашел в столовую, и те люди, с которыми я вчера разговаривал, сегодня наотрез отказались меня признать. Да еще и на смех подняли: о какой, мол, сумке речь ведешь, парень? Если с похмелья — иди проспись и не мешай другим работать.

Антошка читал много книг. В них рассказывалось о геройстве и трусости, душевной щедрости и о людской подлости. Подлость, о которой писалось в книжках, всегда в Антошке вызывала гнев, возмущение, и он чувствовал, как по телу мурашками пробегал нервный озноб. Но одно дело история о подлости, вычитанная из книги, совсем другое, когда с ней встречаешься сам, в будничной жизни. Все так сложно и непонятно — рядом с геройством ходят трусость и подлость. А ведь люди внешне ничем не отличаются друг от друга: поди пойми, на кого из них можно положиться, а кого надо обходить стороной.

— Я говорил Марьину, что у него в столовых процветает круговая порука, — сказал Коржецкий. — Но это были мои домыслы, а эмоции в расчет не принимаются. Рейд показал, что большинство столовских работников помаленьку тащат продукты. Еще и защищают друг друга.

В вагончике стало тихо, мимо прошла машина, и неожиданно звонко задребезжал стакан, надетый на горлышко графина. Коржецкий снял его, отодвинул в сторону, потом налил в него воды и, морщась, выпил.

— Это не вода, а черт знает что — состав из инфузорий и туфелек. Хотя бы ты следила за графином, — взглянул он на Марфушу. — В общем-то вам, ребята, и не надо было бы пока знать о том, что в жизни не только звуки фанфар. Рановато. С другой стороны, вы же живете не в аквариуме, вырастете — самим придется воевать с разной дрянью…

Коржецкий попросил Жору срочно отпечатать фотографии. Чтобы стенд с рейдовыми материалами завтра же можно было показать всем жителям поселка, разместив его около одного из магазинов.

— Не могу, Глеб, — развел руками Жора. — Тороплюсь на смену. Я бы еще вчера проявил пленку — химикатов нет.

Так Жорин фотоаппарат попал к Яшке. Он сам вызвался не только проявить, но и отпечатать снимки. Яшка уже не первый год увлекался фотографией и даже участвовал в конкурсе фотолюбителей-школьников.

— Он хорошо фотографирует, — подтвердила Марфуша.

Коржецкий вместе с ребятами вышел из вагончика и сказал:

— Ну, мужики, жду завтра. Покрупнее сделайте снимок той любительницы таскать дармовые продукты. Мы ей в центре стенда место найдем.

Ребята долго шли молча. Говорить не хотелось. Каждый думал о своем. Антошка никак не мог понять: неужели еще есть такие люди, которые прямо тебе в глаза врут напропалую? Получается, что для них нет ничего святого? Это очень страшно, когда разговариваешь с человеком и не знаешь — верить ему или нет?

— Знаете, — прервала молчание Марфуша. — Нам с мамой ой как нелегко живется. Бывают месяцы, когда до получки еле-еле на хлеб наскребаем. А в магазин придешь: хочется и то, и другое купить, а как вспомнишь про кошелек, так и глаза зажмуришь, чтобы глупый аппетит не разыгрывался. Мне на зимнее пальтишко мы два месяца деньги копили. Но чтобы взять чужое — мама бы себе скорее руку отрубила.