Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Мороз пробежал по коже, но я ответил:

— Вы же сами говорили, что опасности для моей жизни быть не может. А если так, то… Пионеры-герои в моем возрасте совершали настоящие подвиги, головы сложили, а тут… Ничего! Не волнуйтесь!

— Ну, спасибо тебе! — Чак взял меня за руку. — Тогда…

Я уже начал привыкать к этому внезапному звону в голове, минутному затемнению и переходу в другое временное измерение.

… Чак стоял передо мной, одной рукой держа меня за руку, а в другой круглую, обвязанную веревкой вязанку дров — молодой, для своих сорока лет, подтянутый, мускулистый, хотя и с небритым утомленным лицом (наверно, ночью разгружал вагоны).

У всех людей на базаре лица были какие-то серые, истощенные. Да и весь базар был серо-черный, без ярких цветных пятен, словно на экране черно-белого телевизора.

Он был вроде и тем, что я уже видел, дореволюционным базаром, и не тем. Железной церкви не было. На её месте большой круглый фонтан без воды.

И базар малолюдный, убогий. Почти весь он состоял из «барахолки», из раскладки, еще более жалкой, чем та, дореволюционная. И совсем было мало тех, что торговали продуктами. Тут стоял дядька с мешочком картошки, а там стояла бабуся с зеленью.

А вот тётка стоит возле ведра, замотанного ватным одеялом. Когда подходит покупатель, тётка откидывает одеяло, снимает крышку и достает из парующего ведра черный пирожок с горохом. И покупатель жадно впивался сразу зубами в пирожок. Чак потом сказал, что есть эти пирожки можно было лишь горячими. Когда они остывали, то становились твердыми, как камень, — и не угрызешь. Мука была наполовину с………, наполовину с примесью какой-то каштановой трухи и чего то еще.

— Есть сигареты «Ливанте»! Есть сигареты «Гуния»! «Гонвед», «Симфония», «Юно»! Пара пять! Пара три! — выкрикивал возле фонтана мальчик моего возраста, держа перед собой лоток с сигаретами и продавая их поштучно. Но покупателей почти не было. Да и покупателями назвать их было тяжело. Они не столько покупали, сколько менялись. Во время оккупации, как сказал мне потом Чак, понятие «покупать» вытеснило понятие «менять». Меняли на базарах, ходили менять в села. Пианино можно было обменять на два мешка картошки. Но об этом я услышал от Чака позднее.

А сейчас некогда было рассматривать. Потому что полицай уже вел Стороженко на угол к кинотеатру, где стоял черный «опель-капитан».

Я полетел за ними.

И только успел увидеть афишу на столбе у кинотеатра: «Новая комедия с популярным актером Тео Лингеном — „Неверный Экегарт“».

«Неужели сейчас кто-то ходит на эти комедии?» — с удивлением подумал я.

— Но в чем я виноват? Что случилось? — уже в который раз спросил Стороженко у полицая.

— Иди-иди! Не разговаривай! Иди! — толкал его полицай. Задняя дверь машины раскрылась. Полицай впихнул Стороженко внутрь, хлопнул дверью и, наклонившись к эсэсовцу в темных очках, что сидел за рулем, козырнул. Эсэсовец едва заметно кивнул, и машина поехала. Полицай остался на тротуаре.

Машина развернулась и поехала по бульвару Шевченко вверх.

Я летел рядом с машиной, заглядывая внутрь.

Эсэсовец за рулем был уже пожилой, с седыми усиками. Больше в машине никого не было. Сквозь окно я видел, что Стороженко на заднем сидении что говорит, спрашивает. Эсэсовец ничего не отвечал. Наверно, он не понимал украинского языка.

Машина проехала мимо Владимирского собора, мимо Ботанического сада. Там, где Ботанический сад уже заканчивался и начиналась больница, возле ограды увидел я свежую могилу с березовым крестом и табличкой, на которой было написано по-немецки.

«Во! — подумал я. — Деятельность подполья».

В глубине за больницей черными провалами окон смотрел Киевский университет.

Машина свернула налево и поехала по Владимирской.

На углу бульвара и Владимирской, над балконами двухэтажного дома, висел желто-синий флаг. «Городская управа», — прочитал я вывеску при входе, около которого стоял полицай.

Улица Ленина. На углу напротив оперного театра — гостиница и ресторан «Театральный». На нем надписи «Restaurant-Konditorei», «Nur fur Deutsche» («Только для немцев»).

Машина миновала Золотые ворота и остановилась у большого дома, с третьего этажа которого свисал длинный флаг с белым кругом и черной свастикой посредине.

При входе застыли двое эсэсовцев в касках, скрестив руки на автоматах перед грудью.

Гестапо!

Эсэсовец в темных очках вышел из машины, открыл заднюю дверцу, показал резким жестом Стороженко — выходи!