Владимир Добряков - Король живет в интернате

Зубей нетерпеливо поджидал его на улице.

— Ну, как? — спросил он.

— В порядке, — сдержанно ответил Андрей.

— Оттиски?

— Вот. — Андрей вынул из кармана пластилин.

Зубей внимательно осмотрел отпечатки ключей и с восхищением сказал:

— Молодец, чертяка! Ты далеко пойдешь! — Завернув пластилин в носовой платок, он подмигнул: — Ну, по такому случаю завернем, малыш, в одно заветное местечко!

Догадавшись, о чем он говорит, Андрей нерешительно заметил:

— Мне же в интернат надо…

— Малыш! — Зубей хлопнул его по плечу. — Запомни, человек должен быть свободен и сам распоряжаться собой. К тому же еще ни один настоящий мужчина не отказывался от ста граммов. Поехали, малыш!

Говорил Зубей улыбаясь, но слова его звучали, как приказание.

Вскоре они сидели за столиком ближайшего ресторана, и Андрей вынужден был подробно рассказать о двери, о замках, о том, какие вещи видел в квартире, о чем они говорили с Севой. Услышав, что Сева часто ходит с бабушкой в филармонию, Зубей удовлетворенно сказал:

— Это нам может здорово пригодиться… Так, говоришь, шикарная обстановочка?

— Да. Рояль, картин много…

— О картинах знаю. Не товар. Старик сам рисует. Все знаю! — хвастливо сказал Зубей. — Так-то, малыш! Надо иметь глаза, надо уметь терпеливо слушать болтливых старушек, а главное — нужны мозги высокого качества! Отсюда — и полная информация. Все разыграем как по нотам. Чувствую: хороший кусочек отхватим! Мать-то парнишки певичкой была. И не какая-нибудь — известная. У нее, болтали старушки, и бриллиантики, и золотые вещички были. А старики, сам убедился, живут не бедно. Еще и дачку имеют. Поэтому барахлишко дочери, конечно, в сохранности и только нас с тобой дожидается…

Зубей все говорил и говорил. Андрей сидел неподвижно, смотрел на узкую тарелку, где среди светлых кружочков лука лежала селедочная голова. Мутный глаз ее был полуоткрыт. И Андрею, давно отвыкшему от слез, хотелось плакать.

Когда вышли из ресторана, Зубей остановил легковую машину и, открыв дверцу, сказал Андрею:

— Прошу, маэстро! Привыкай к красивой жизни!

Зубей был в отличном расположении духа. Развалясь на мягком сиденье, он всю дорогу мурлыкал какую-то песенку.

Во дворе, расставаясь с Андреем, сунул ему горсть мелких денег:

— Пока авансик. Обтяпаем все дельце — хорошую долю получишь… — Он помолчал минутку, пристально вглядываясь в лицо Андрея. — Да ты никак раскис, малыш?

Андрей молчал. Тогда, подойдя вплотную, Зубей свистящим шепотом спросил:

— Или что надумал? Смотри у меня! Не вздумай донести — мои дружки в тот же день тебя разыщут. Так-то, малыш. — И, похлопав Андрея по плечу, громко добавил: — Ну, пока! До скорой встречи!

Собрание собранию рознь. Конечно, двоечникам нигде не рады. Однако можно и о них говорить спокойно, тихо. Пожурить слегка, взять обещание, что к такому-то сроку исправят плохие оценки, и все.

Это собрание было другим. Тон задала Светлана.

— Вы, наверно, на меня рассердитесь. Что ж, сердитесь. Но я все скажу. Всего несколько дней мы здесь, а уже столько видели плохого, что просто обидно за вас. Ребята, ведь мы пионеры, это значит — юные ленинцы. Вы поймите, слово-то какое — ленинцы! И вот представьте — вы только на минуту представьте, — к нам в класс входит Владимир Ильич. Скажите, порадовался бы он, глядя на нас?..

Светлану слушали открыв рты. А она, стоя у доски и сама волнуясь, то шагнет вперед, то отступит, то взглянет на Раису Павловну. И все, кажется, в Светлане жило, двигалось, возмущалось и радовалось вместе с ней. И тонкие, быстрые руки, и упругие косы. Острые кончики пионерского галстука и те вздрагивали. Андрей смотрел на Светлану, слушал, и ему не верилось, что тогда у березки она так горько плакала. Да уж плакала ли она — эта гордая, смелая девочка?

Вряд ли кто остался равнодушным после выступления Светланы. Леня Куликов, попросив слова, не вышел, а подбежал к доске. Минут пять он с жаром говорил о чести класса, говорил красиво, как профессор. В заключение предложил выпускать сатирическую газету, где стихами и прозой беспощадно критиковать лодырей и нарушителей порядка.

— Эй! — совсем войдя в азарт, крикнул Леня классу. — Берегитесь, лентяи, проныры! Будем клеймить вас оружием сатиры!

Ребята засмеялись, захлопали. А Раиса Павловна, весело округлив черные глаза, сказала:

— Да ты, Куликов, как настоящий поэт!

Митяй не улыбнулся. Он не любил, когда хвалили других.