Владимир Добряков - Вредитель Витька Черенок

Может, всего одну минутку и было боязно Шуре. Кругом вода, под животом — легкий, зыбкий матрас, до берега далеко. Вцепилась ногтями в тугой валик, зубы сжала… А схлынул испуг, и так хорошо сразу стало! Матрас чуть покачивается, вода серебряными зайчиками переливается и рядом — рукой может достать — Сашин папа. Волосы на лбу мокрые, улыбается ей:

— Как, пассажир, освоилась?

— Освоилась, — ответила Шура и ладошкой по звонкому матрасу похлопала…

А Саша лежала на теплом, почти горячем песке и смотрела на свою новую подружку. И ей было очень радостно оттого, что Шуре так весело и хорошо с ними. Но к этому чувству радости как-то неожиданно, само собой примешалось тревожное чувство боли: ну зачем бывает так? Родной отец, а от него только горе. Почему Шура должна страдать? Мечтает скорее подрасти и уехать. Лишь бы не видеть отца. Не любит она его. Потому что и отец ее не любит. Но почему не любит?.. И вообще, почему он такой? Может, с детства злой был? Непослушный был, скрытный, вредный, от которого одни неприятности людям…

И Саша вдруг поняла, что думает о Витьке Черенкове. Витька. Неужели и Витька, когда вырастет, может стать таким, как отец Шуры?.. Разломал школу! Да как он посмел?.. Но ведь посмел, разломал…

— Капитан! — Саша услышала бодрый голос отца. — Крейсер возвратился в гавань. Теперь ваша очередь.

— Потом, папа, — проговорила Саша. — Сейчас не хочется.

— Не возражаю. — Семен Ильич вышел на берег и бросил матрас на песок. — Тем более, по корабельному распорядку, сейчас вроде бы самое время заправиться.

Он расстелил газету и стал выкладывать всякую снедь. Красные головки редиса, сыр в баночках, бутерброды с маслом. И литровая бутылка компота была у него в запасе.

И Шура достала из своей тощей сумочки кусок хлеба, яичко.

— Нет, так не годится, — сказал Семен Ильич. — Клади свои припасы в общую кучу. А когда будешь брать, закрой глаза. Повезет — яичко достанется, не повезет — скорлупку пожуешь.

— Ты, папа, скажешь такое! — Саша погрозила отцу пальцем. — Скорлупку! Ешь, Шура, все, что нравится.

Ела Шура неважно. Головку редиски сгрызла, кусочек хлеба взяла. От сыра стала отказываться.

Тут Семен Ильич снова взял командование в свои руки:

— На полное уничтожение продуктов даю ровно пять минут! Саша, где твои часы? Засекай время. Предупреждаю: кто не доест, того буду кормить насильно. Вот так, Шурочка, не смотри на меня умоляющими глазами. Слышала, как раньше гусей к праздникам откармливали? Подвесят гуся и заталкивают пищу в рот. Хочет не хочет, а глотает. Глядь, к празднику и раздуется, что поросенок. Вот и тебя буду так кормить. Подвешу и буду сыр да редиску заталкивать. До тех пор, пока Сашу не догонишь.

Семен Ильич взял самый большой бутерброд.

— Ну, открывай рот.

Шура заморгала и… в самом деле открыла рот.

Саша чуть не подавилась со смеху. И Шура вслед за ней рассмеялась.

Насильно кормить никого не пришлось. Хоть в пять минут и не уложились, но съели все. Шура даже по животу себя похлопала:

— Тоже как поросенок буду.

— Папа, — вытерев губы, спросила Саша, — а вот мальчиком каким ты был?

— Маленьким.

— Нет, ты, папа, не шути. Скажи: ты когда-нибудь дрался? С мальчишками.

Семен Ильич закрыл один глаз, смешно вытянул губы.

— Представь себе, такой грех за мной водился. На боевом счету у меня штук пять разбитых носов, не меньше.

— Ого-го! — удивилась Саша. — А ты когда-нибудь вредничал?

— Сашок, все мы в свое время были немножко вредными.

— Почему же ты сейчас невредный? А совсем наоборот, добрый? И не дерешься.

— Ты такие трудные вопросы задаешь, что сразу и не ответишь. — Семен Ильич лег, взял в горсть песок. Смотрел, как он тонкими струйками течет между пальцев. Проговорил задумчиво: — Время идет, человек меняется. В поступках своих начинает разбираться. Другие ему помогают в этом. Особенно если это добрые люди. Тогда хорошо помогают. Знаешь, доброта — это очень большая сила. Куда сильней, чем зло или, скажем, ненависть… Моя мама была очень добрая. Вот этим, наверно, она прежде всего и вылечила меня от всяких болезней… Ух, какую философию развел я вам! Давайте лучше поговорим, например о дельфинах… Э-э, девочки! — вдруг спохватился Семен Ильич. — Да вы же у меня подгореть успели. Ну-ка, живо надевайте платья!

Как спала она, в трусах и майке, так сейчас и стояла на балконе. Да еще босиком, и косы были растрепаны. Стояла и все смотрела, смотрела вниз, на черный газон. Черный-то черный, да не совсем. Что-то изменилось в нем… Неужели?.. Хотела кинуться во двор, но застеснялась своего вида. Тогда схватила бинокль. Так и есть, показались! В круглых окулярах бинокля были ясно заметны проклюнувшиеся из земли тонюсенькие травинки. Ой, да сколько их! По всему газону торчат, как иголочки крохотные.