Самуил Полетаев - Лёнька едет в Джаркуль

«Эх ты, трава степная, колючая, — думал Чухров, глядя на мальчика. — Что тебе мой увещеванья и что тебе кнут!» Куантай же молчал. Он молчал, а с лица его не сходило вызывающее и виноватое выражение. И тогда Кадыр по-стариковски бессильно опустил руку, губы его скривила печальная усмешка.

Обратно они ехали вместе, и старик жаловался на внука. Мальчик не хочет учиться, он хочет пасти коней. Но жизнь меняется. Надо смотреть вперед, а не назад. Конечно, ему, Кадыру, приятно, когда с ним внук, сильный и умный мальчик. Из него выйдет отличный табунщик, он и сейчас не уступит взрослым. Но на что ему степь, когда всюду машины? Они распашут всю целину, и негде будет пасти коней. Так зачем забивать себе голову овцами и конями? Ему надо думать о машинах. Куантай большой голова, умный голова, умеет часы разобрать и собрать, мотоцикл водит, он не пойдет за дедом, как баран. Кадыру скоро помирать, а мальчику еще долго жить, и надо смотреть вперед, а не назад. Времена Магомета кончились, детям нужна новая мудрость — пускай они учатся в школе и верят всему, что им там говорят.

Куантай слушал деда и сбоку смотрел на Чухрова. Ах, если бы знал Борис Иванович, как трудно всю зиму учиться, сидеть в школе и ждать, ждать, когда расцветет степь! А знал ли он, какой замечательный у него дед, какой это сильный, лихой и смелый джигит? Сам дед не расскажет, как он воевал, как гонял басмачей, как защищал молодую Советскую власть. Стерлись в памяти минувшие дела, большая жизнь прошла, много в ней новых забот. Да и не такой он, Кадыр, чтобы хвастать прошлым своим, тыкать им людям в глаза. Но люди помнят, кое-что знает и внук Куантай. А ты, директор, о старике ни разу не спросил. Ты не заметил, Борис Иванович, чей портрет висит на стене в доме у деда? Это дядя Куантая, погибший в последний год войны, единственный из сыновей Кадыра, который оставался с ним в степи. А ведь дядя был джигит, знаменитый в республике джигит, и Куантай хочет быть таким же, как дядя, таким же, как дед. Разве знает Борис Иванович, какую радость доставляет он старику своими приездами, как тоскует старик по внуку? В семье не осталось ни одного мужчины, и только он один, Куантай, ему сейчас опора и поддержка. И разве можно усидеть за партой, когда расцветает степь, а в табуне появляется столько дел? Нет, пускай дед ругает его, пускай поколотит, а он все равно убежит, когда степь позовет.

Так думал Куантай, так хотел он сказать Чухрову, но он молчал, не смея вмешиваться в разговор взрослых.

Куантай один из многих в интернате, мало чем отличавшийся от других, здесь, в степи, на коне, рядом с дедом, вдруг резко и сильно открылся Чухрову особенным своим степным существом. Так вот он какой, Куантай! Даже степь, недолгая в наступающем своем цветении, была бы сейчас неполна и не так хороша без этого скуластого мальчишки, без этого умного, горячего коня, так бережно державшего на себе маленького и властного седока.

Чухров слушал причитания Кадыра, ловил взгляды Куантая, взгляды, полные внимания и недетской печали, и начинал думать, что, может, неправда, большая неправда была в словах старика о том, что степь уходит и что это закон. И мысли Чухрова, молодого директора школы, уже шли по новому руслу: кто знает, может, ничего худого нет в том, что мальчишку тянет в степь, к деду и коням? Разве степь и кони так уж не нужны казахам? И разве плохо школьникам весною, когда недолгой красотой полыхает степь, отрываться от учения и уезжать на время в совхозные табуны? Нет, Борис, не все ты еще понимаешь, не грех потолковать тебе с умными людьми.

А Кадыр уже виновато смотрел на внука, из-под припухших век поглядывал на директора. Молодой человек, наверно, думает: ай, как нехорошо — старый человек, а бьет внука, как палач какой-нибудь. Он прикрыл от стыда глаза и молчал. И Куантаю было жалко деда. Он натянул поводья и бросил коня вскачь, и степь полетела под копыта коня.

Вдруг мальчишка завалился на бок, чудом держась в стременах. Он летел, почти припадая телом к земле, нырнул вниз и сорвал стебелек ковыля. И снова прямо сидел на коне. Пригнувшись, он раскачивался вправо и влево, набирая скорость, и совсем немного времени прошло, а он уже превратился в точку на горизонте. Это был прирожденный джигит, и старый Кадыр смотрел из-под ладони, в глазах у него загорелись озорные огоньки. Он прищелкнул языком и оглянулся на спутника: