Осип Осипов - Путь ученого

Сам Николай Егорович после много смеялся над этой телеграммой и говорил: «Я совсем растерялся! Побоялся, окно ломать будете!»

Девушки прибрали в доме и расчистили дорожки в саду. Шура Микулин, как только приехал, немедленно начал доделывать самодельную турбину, привезенную из Киева. Он мечтал запустить ее к приезду Николая Егоровича.

Зацвела уже сирень, закончили пахоту, вычистили все дорожки в цветнике, когда наконец получили долгожданную телеграмму: «Высылайте тарантас роспуски Ун дол дневному поезду».

С вечера выкатили из каретного сарая огромный старинный тарантас с кожаным верхом. Кучер Прохор Гаврилыч хорошенько вымыл его у пруда, искупал лошадей, заплел им гривы и подвязал хвосты узлом.

На следующий день вся молодежь отправилась встречать бабушку и дядю по дороге на станцию.

Долго сидели на горке, прислушиваясь, не звенит ли колокольчик. Шура прикладывал ухо к земле и уверял, что слышит конский топот. Леночка успела сплести длинную гирлянду из ромашек. Вдруг неожиданно совсем рядом звякнули бубенцы, и огромный тарантас показался на дороге.

Издали виднелась серая от пыли шляпа Николая Егоровича и закутанная поверх капора в платок Анна Николаевна. Все вскочили и бросились навстречу.

— Ну, славу богу, доехали благополучно! — говорил Николай Егорович, вылезая из тарантаса у крыльца ореховского дома.

Поздно вечером Николай Егорович со всеми юными обитателями Орехова сажал цветы-летники, которые привез из Москвы. Он очень любил цветы и сам поливал их из большой лейки. Его излюбленным местом была скамейка среди клумб.

В комнате Николая Егоровича всегда чувствовался запах пороха, кожи и душистого мыла, которым он любил умываться. Обстановка была крайне проста: старинная кровать красного дерева, большой письменный стол, заваленный, как и в Москве, бумагами, комод с плохо выдвигающимися ящиками, над ним — зеркало в темной раме; у печки — горка, качающаяся под тяжестью книг, газет, хозяйственных тетрадей, охотничьих журналов; с одной стороны двери — охотничий шкаф с ружьями, ягдташами, стеками, патронами. Около шкафа в углу были прислонены к стене ножки от астролябии, а в шкафу виднелась знаменитая «шпага майора», принадлежавшая деду Николая Егоровича. У стола стояло деревянное кресло с отломанной спинкой, а в углу у окна — другое, мягкое, в котором Николай Егорович любил посидеть вечером, когда на дворе было холодно.

Утром Николай Егорович выходил к чаю в чесучовом пиджаке с черным, завязанным бантом галстуком и в мягких сапогах без каблуков.

После чаю он, как в молодости, брал синий, уже сильно истрепанный плед или бурку и шел в сопровождении рыжего сеттера Мака в парк, под свою любимую березу. Там он ложился на плед и карандашом писал очередную работу.

К завтраку вся семья опять собиралась на балконе. Стол отодвигали подальше, так как солнце к полудню начинало светить на балкон.

После завтрака Николай Егорович опять уходил в сад, спал там около часа и снова работал. После четырехчасового чая или, вернее, ягод с молоком, Николай Егорович уходил в поле, садился на копну сена и подолгу смотрел в глубину ясного неба, следя за полетом птиц.

Днем Николай Егорович купался и очень досадовал, что ореховский пруд, раньше такой чистый и прозрачный, стал «цвести». В июле он наполнялся мелкими зелеными водорослями.

«Экая пакость! — говорил Николай Егорович. — Искупаешься — и весь зеленый выходишь». Он мечтал восстановить Нижний пруд, который иссяк из-за того, что прорвалась плотина. Идя с купанья, с полотенцем на плече, Николай Егорович всегда проверял свои карманные часы по солнечным в цветнике.

Вечером иногда запрягали тележку и отправлялись покупать кур и цыплят. Николай Егорович любил эти поездки; он покрикивал на лошадь: «О-ро-ро!», напевал старинные романсы, которые, бывало, пела Мария Егоровна, декламировал из «Макбета» или монолог Жанны д’Арк: «Ах, почто за меч воинственный я мой посох отдала…», всегда при этом вспоминая, как прекрасно исполняла артистка Малого театра Ермолова роль Жанны.

Когда заходило солнце, Николай Егорович поливал цветы; воду он черпал из пруда, стоя на оголившемся корне ивы, и каждый раз говорил: «Надо бы сделать мостик».

Ореховское «надо» было поговоркой Жуковских: благие намерения усовершенствовать хозяйство очень редко приводились в исполнение.

Вечерний чай пили на балконе. На столе зажигали свечи в матовых стеклянных шарах, к которым льнули бабочки, с шуршанием бившиеся о горячее стекло. В цветнике пахло табаком, гелиотропом и «ночной красавицей». Николай Егорович сходил с балкона и подолгу сидел на скамейке среди клумб. А вечером при свете керосиновой лампы до поздней ночи засиживался за столом в кабинете с открытым окном.