Кристина Гудоните - Дневник плохой девчонки

Мама тоже его увидела.

— О, Гвидас!

Гвидас? Так вот как его зовут… Я-то сразу узнала гостя: к нам, не переставая улыбаться, приближался тот самый сосед-скрипач. И, хотя после истории с грушей прошло уже два года, мне стало щекотно.

Ковбой поднялся на веранду, снял шляпу и, все с той же улыбкой, поклонился. Мама схватила меня за руку.

— Познакомься, Котрина. Это наш сосед Гвидас. Он музыкант.

«Знаю! — хотела ответить я. — Знаю». Но смутилась и растерялась, а потому ничего не сказала, только сдержанно кивнула и продолжала пить кофе. За два года он изменился, уже не выглядел бледным и печальным, но остался все таким же ослепительно красивым — когда улыбается, ровные белые зубы сверкают на загорелом лице, как в рекламе по телевизору.

Мама повернулась к Гвидасу.

— Я ведь тебе рассказывала про Котрину. Видишь, какая у меня большая дочка.

Гвидас продолжал улыбаться. В жизни не видела такой глупой улыбки. Не поймешь, узнал он меня или нет. Хотя, вполне возможно, он меня никогда и не видел…

— Садись, кофе стынет…

Только теперь я заметила, что стол накрыт на троих. Ага! Значит, мама знала, что он придет! Она его ждала! И ничего мне не сказала! Это для меня было уже слишком, и я решила смыться. Прихватила со стола кофейник и пробормотала:

— Пойду кофе подогрею…

— Нет-нет! — вскинулась мама. — Свари свежий.

Я вылетела за дверь. Добравшись до кухни, рухнула на стул. Что это означает? Зачем он тут, этот Гвидас? Зачем мама ему про меня рассказывала? А если рассказывала, то что именно? Может, и про грушу рассказала? Как нашла меня там…

Поставив воду на огонь, я стала мерить кухню шагами — так лучше думается. Времени было навалом — когда еще вода закипит! Походила туда-сюда, но ни на один свой вопрос ответа не нашла, и мне нестерпимо захотелось узнать, чем они там занимаются. Подкралась тихонько к двери и посмотрела через стекло.

О боги! Мой скрипач держал мамину руку. Обеими лапами! Словно какую-нибудь драгоценность! Мне это совсем не понравилось. Еще больше не понравилось, когда он принялся нежно целовать ее пальчики. По одному! А больше всего не понравилось, что мама, похоже, млела при этом от удовольствия, словно кошка, когда ее почешешь за ухом. Все, сказала я себе, между нами все кончено.

В общем, как только вода закипела, я быстренько сварила кофе, отнесла кофейник на веранду и в нерешительности села за стол. Мне и вдвоем оставлять их не хотелось: очень уж не по себе стало, когда увидела, как он ей пальцы лижет, — и с ними оставаться. Позарез надо было уединиться и все спокойно обдумать. Пока они обсуждали вчерашний концерт (оказывается, он играл в филармонии), я, чтобы не разговаривать, запихивала в себя очередной (кажется, пятый) бутерброд, и от нелепости происходящего меня уже просто тошнило. В конце концов я не выдержала, сказала, что пойду почитаю, и поднялась в мансарду.

После развода с моим безумным папашей мама долго жила одна и твердила, что больше никогда никакому мужчине не поверит, что все они одинаковые, что нет ни одного, способного на самом деле понять женщину, и все такое прочее. Несколько раз я слышала, как она говорит об этом со своей единственной настоящей подругой Лаймой. Та тоже была в разводе, так что мнения у них чаще всего совпадали. Они пили вино, курили и дружно ругали замужнюю жизнь, а я, растянувшись на крыше, тоже покуривала и заодно углубляла свои представления о семье. И это было чудесно…

Что сейчас-то произошло, почему она, черт возьми, так изменилась? Неужели моя мама влюблена? Но она же слишком старая для этого скрипача! Ей ведь уже стукнуло тридцать пять, а ему, раз он на двенадцать лет старше меня, должно быть всего-навсего двадцать семь. В сравнении с мамулей Гвидас — младенец! Куда катится мир? Ужас!

А я-то хотела начать другую жизнь. Хотела начать совсем другую жизнь с мамой! Я в самом деле хотела начать новую жизнь! Хотела быть хорошей — видит бог, как сказала бы бабушка Эльжбета! Почему они все портят? Почему она влюбилась именно теперь и именно в этого скрипача? Что, в конце концов, других мужчин нет?

В общем, пока крыша совсем не съехала, я позвонила Лауре. Договорились встретиться завтра у Ратуши.

Чтобы скоротать время, я решила пойти к речке: хорошо бы позагорать, а то к концу учебного года стала белая, как простокваша. Когда я вышла из дома, они поливали пионы, улыбались друг дружке и о чем-то тихо разговаривали. Увидев меня, весело помахали. До чего все расчудесно — смотреть противно!