Лев Квин - Семьдесят неизвестных

Марина с интересом присматривалась к Ковшову. Малограмотный человек, писавший с такими орфографическими ошибками, которых устыдился бы даже третьеклассник, он обладал удивительной памятью. Товаровед ещё роется в кипе своих бумаг, чтобы найти требуемые сведения, бухгалтер ещё только начинает подсчитывать на арифмометре нужные суммы, а из кабинета несётся:

— Что вы там копаетесь, как неживые? Я уже знаю.

Ковшов не делал никаких записей, всё держал в памяти: и сколько целлюлозы на складах, и сколько комплектов рабочей одежды выдали в прядильный цех, и сколько завтра поступит вагонов на разгрузочную площадку… Он знал буквально всё, вплоть до незначительных мелочей.

Ну, просто идеальный начальник снабжения… Одно только не нравилось Марине, и чем дальше, тем больше. Ковшов стремился всё делать сам. Работники отдела никакой самостоятельности не имели, выполняли лишь его указания. Даже начальники групп, ответственные за снабжение завода химикатами, металлами, спецодеждой и имевшие своих подчинённых, и те были такими же пешками, как другие снабженцы, ровным счётом ничего не решали. Всё один Ковшов, Ковшов, Ковшов… И люди постепенно разучались думать, теряли инициативу, становились механическими исполнителями чужой воли.

А может, ей только так кажется? Марина поговорила с Сусиком, со старым бухгалтером. Нет, они тоже всё это видят. Но молчат…

Марина решила: обязательно надо сказать обо всём Ковшову. Он умный, должен понять. Только вот не представлялось удобного случая. Начальник всё ещё смотрел на неё сердито и хмуро, что совсем не располагало к откровенному разговору.

В отдел снабжения пришли из крутильного цеха и попросили выписать электрических лампочек.

— Нет лампочек, — сказал Ковшов.

Марина удивилась: ведь есть лампочки. Неужели Ковшов забыл? Напомнить сейчас? Неудобно. Подумает, что она нарочно, ему в пику.

Когда посетитель ушёл, так ничего и не добившись, Марина сказала:

— Степан Сергеевич, а ведь вчера получили лампочки. Три тысячи с чем-то штук. Я сама сгружала.

Ковшов покосился на неё.

— Хорошо хоть, что при нём не ляпнула. Есть, три тысячи триста. Только их нет, поняла?

— Нет, не поняла, — стояла на своём Марина. — Люди в цеху без света работают, а мы как собака на сене.

— Ах, это я собака на сене? — закричал Степан Сергеевич, пропустив мимо ушей её «мы». — Опять начинаешь меня учить? Молода! Молоко на губах не обсохло! Сказал нет — значит, нет. Нечего там иллюминацию устраивать!

После работы Марина пошла в крутильный цех — решила проверить сама. Все крутильщицы в один голос жаловались на плохой свет. Во многие патроны были ввинчены лампочки в двадцать пять свечей.

Марина побежала обратно в отдел. Ковшов ещё сидел у себя, что-то подсчитывал.

— Что тебе? — поморщился он, увидев Марину на пороге кабинета.

— Степан Сергеевич, я сейчас ходила в крутильный. — Марина старалась говорить как можно почтительнее. — Им действительно нужны лампочки. Люди глаза себе портят.

— Они тебе наговорят… Развесь только уши!

— Я сама видела… Выпишите, пожалуйста, лампочки, Степан Сергеевич.

Марина положила на стол начальника чистый бланк требования. В глазах Ковшова мелькнуло не то раздражение, не то удивление.

— Вон ты какая! А не выпишу — что будет?

— Тогда я куплю на свои деньги, — решительно заявила Марина.

Ковшов посмотрел на неё и медленно придвинул к себе бланк:

— Это я тебе припомню.

Поставил цифру и подписал требование.

Марина ожидала, что теперь её отношения с начальником отдела ещё более обострятся. И, когда через несколько дней Ковшов позвал её к себе, она подумала: «Увольняет!» И действительно, хмурый вид начальника не предвещал ничего доброго.

— Вот приказ. Прочитайте и распишитесь на обороте.

«Всё равно не уйду! — стиснула зубы Марина. — Теперь не уйду! Обращусь к директору, в завком. Не имеет права».

Она прочитала бумагу и глазам не поверила. Это был приказ о назначении её товароведом.

— Что, съела? — захохотал Ковшов. — Думала — выговор?

— Хуже, — призналась Марина.

Ковшов, довольный, снова захохотал.

— Нет, брат, я тебя никуда не отпущу. Таким снабженцем сделаю — все ахнут. Только ты меня слушайся. А если ругаюсь, то не думай, что от зла. Я не злой. Я тебя воспитываю. У тебя одна половинка — самый раз для снабженца: упорство. Прилипнешь — не оторвать. А другая половинка для нашего дела — гибель: нюни распускаешь. Добренькая больно, всё готова выдать, что есть. Поняла?.. Ну, а насчёт ругани давай мы наперёд так договоримся: если надумаешь со мной ругаться, иди ко мне и ругайся с глазу на глаз сколько хочешь. Но не на людях. Не подрывай мой авторитет — я не потерплю. Дам сдачи так, аж в глазах потемнеет.