Николай Богданов: Один из первых

На парне была домотканая, до пят, свитка, а из-под неё выглядывали те самые сапоги, по которым можно было определить его кулацкое происхождение. На всех плакатах и на картинках в книжках кулаков изображали именно в таких сапогах.

— Ну, садись на дядиного коня да поезжай с соседом в ночное, чего же ты? — сказал отец.

Я замялся.

— Боишься свалиться? — улыбнулся отец. — Ничего, конь не самолёт, не убьёшься. Я много раз падал и только крепче становился.

— Не в этом дело. Неудобно мне с ним — ведь я пионер, а он кулачонок… — шепнул я отцу на ухо.

— Откуда ты узнал?

— На нём картуз с лаковым козырьком и сапоги бутылками.

Отец оглядел паренька с головы до ног:

— Вот так кулак! А пальцы-то, пальцы из сапог торчат, ты посмотри-ка!

И тут, заглянув снизу, я увидел, что, сидя на коне, в одежде взрослого, Кузьма шевелит босыми пальцами, как мальчишка. Сапоги на нём были без подмёток. Вот почему на дороге отпечатывались тогда босые подошвы!

Отец так весело расхохотался, что засмеялись и сестрёнка Стеша, и жена дяди Никиты — тётя Настя, и даже сам мальчишка на коне.

— Ах ты, чудак! — сказал дядя Никита. — Кузьма у нас самый бедный бедняк! Сирота. Отец у них на войне погиб, так он в доме за мужика. Сам пашет, сам косит, сам коня в ночное водит. У него даже на сходе свой голос есть! Мать его нарочно так одевает, чтоб его за большого считали, чтоб в ребячьи игры не заманивало!

Было и очень неловко, что я так ошибся, и в то же время радостно, что этот мальчишка, пришедший мне на помощь в трудную минуту, оказался из бедняков.

— Поеду в ночное! Поеду! Сейчас, Кузя, соберусь.

— Ох, трудно тебе будет первый раз верхом! — сказал дядя Никита.

— Пионер трудностей не боится.

— Да не простынет ли он там? — сказала тётка Настя.

— Ничего, — ответил отец, — пионеры наши закалённые. Они у нас зимой в поход на лыжах ходили. В лесу в юрте ночевали. И ни один даже не чихнул.

Однако накинул мне на плечи какой-то старый полушубок.

Захватив книжку для беседы у костра и карманный электрический фонарик, я бросился на крыльцо.

— Хлебца-то, хлебца возьми! — кинулась вслед тётка с горбушкой хлеба.

Дядя отвязал от телеги лошадь и, закинув повод ей на шею, подсадил меня на её костистую спину. У меня было такое впечатление, что я уселся верхом на забор.

Что и говорить, лошадёнка дяди Никиты не походила на рысака. Это была невзрачная клячонка с удивительно тряской рысью. Я то и дело сползал то вправо, то влево и давно бы упал, если бы не держался за гриву.

— А ты за хвост! За хвост хватайся! — кричали мне вслед мальчишки, собравшиеся вокруг рыжего Гришки.

Кузьма был этим очень смущён и всё советовал:

— Ты вперёд не вались, ты назад откидывайся… А главное, не думай, что упадёшь… Держись веселей. Вот как я!

Он лихо задирал голову кверху, откидывался назад и начинал колотить вылезающими из сапог босыми пятками своего коня по бокам. Конь переходил в галоп. За ним принималась скакать моя кляча, и я ещё судорожней вцеплялся в её редкую гриву…

Мимо, обгоняя нас, со свистом и гиканьем проносились сельские ребятишки и кричали:

— Куда держим, Кузьма, в Стрелицу?

— Ай на Мокрый луг, Кузя?

— Давай на Гнилые Осоки!

Куда бы ни ехать, только бы поближе. Я едва держался и в конце концов свалился. Хорошо, что в полушубке, не ушибся.

— Тпру! — осадил своего коня Кузьма и крикнул что есть силы: — Слезай, приехали!

Вслед за мной он свалился мешком на землю в своей свитке до пят.

Тут же окружили нас ребятишки, но почему-то не решались слезать с коней.

— Кузя, ты чего это задумал?

— Да разве тут можно! Ты видишь, куда заехал?

— Ан тебя сама лошадь завезла?

Признаться, так и было. Я не смог сладить с норовистой клячей, и коняга дяди Никиты сама направилась на этот лужок, вблизи какого-то леса.

— Нет, — решительно сказал Кузьма, — здесь трава едовая, мы сами приехали.

— Трава-то едовая, да место бедовое! — отозвались ребята.

— Это вот пионер выбрал, — сказал несколько смущённый Кузя.

— Пионеру — ему-то что?

— А нам кабы не того!

Опомнившись после падения с лошади, я громко спросил:

— А в чём дело, ребята? Почему здесь не остаться?

При всём желании я не мог ехать дальше — так натёр себе то место, на котором сидел. «Как это будёновцы скакали день и ночь?» — думалось мне.

— Э-э, ты городской и ещё не знаешь, какое это нечистое место! Тут у нас нехорошо!

— Черти, что ль, водятся? — рассердился я.