Вера Новицкая - Галя

— Галина Павловна, не пройдемся ли мы немного по саду. Ночь такая теплая, ласковая, такая особенная ночь! — слегка взволнованным голосом приглашает девушку Ланской.

Они выходят на веранду и спускаются в цветник.

Вдоль темных аллей живописно тянутся разноцветные фонарики, сказочным кажется старый сад в этом необычайном убранстве, чужим, незнакомым и таинственным. Причудливо изменили свои очертания кусты и деревья. Извилистыми кажутся ровные, под шнурок подведенные дорожки от врезающихся в их темные контуры светлых пятен, бросаемых пестрыми зажженными фонариками. Дом, феерично иллюминованный снаружи яркими, разнообразными шкаликами [94] Шкалик — здесь: плошка с топленым салом и фитилем, употребляемая для праздничного освещения. и лампиончиками [95] Лампион — фонарик из цветной бумаги или стекла для освещения или иллюминации. , затопленный изнутри массой света, с кружащимися в нем парами, несущимися сквозь растворенные окна звуками музыки, пронизывающей окрестное безмолвие, выделяется из окружающего мрака ночи веселым сказочным замком.

И на фоне этой живописной, необычной обстановки идущая с ним рядом по аллее молодая девушка в светло-желтом платье, озаренная колеблющимися розовыми, голубыми и красными полосами перемежающегося света, представляется Ланскому маленькой золотой феей, вышедшей на обзор своего волшебного царства. Ему кажется, что он наяву переживает нарядную, красивую сказку. И под влиянием всей этой необычайной обстановки робость, все время сдерживавшая готовое сорваться с языка слово, покидает его, и взволнованный голос раздается около Гали:

— Галина Павловна, я уж давно хочу поговорить с вами, да все не могу: боюсь, что не смогу, не сумею и сейчас передать всего, что творится во мне. Сколько я пережил за это время! С первой нашей встречи я уже думал о вас, минутами чувствовал заодно с вами, болел за каждый укол, наносимый вашему чуткому самолюбию, за каждую грубую, вздорную выходку, которую позволяли себе люди, так неизмеримо ниже вас стоящие. Как я страдал за вас! Как мучился своим бессилием! А те ужасные семь недель, что я почти не видел вас, и потом, когда я узнал, что так просто, без слов и рисовки, не задумываясь, вы сделали… Боже мой, сколько нового нахлынуло на душу, сколько в ней накопилось! Хотелось прийти к вам, все-все излить, все сказать, но где, когда найти вас? Да я и не смел. У меня была только одна отрада — беседы с матерью. Я постоянно говорил ей о вас, рассказал все, все вас касающееся, ваше прошлое, настоящее и… мечты о будущем. Вы видели ее сегодня, видели, с какими открытыми объятиями она вас встретила. Так же давно уже открыто для вас и ее сердце; так же широко распахнет она перед вами и двери своего дома, если… вы захотите войти в него. О себе я не говорю, я не могу говорить, не могу подыскать слов. Одно скажу: все, что во мне есть лучшего, мои самые высокие стремления и помыслы — все принадлежит вам. Галина Павловна, если в вашем сердце есть хоть искра ответного чувства, если вы согласны, позвольте мне теперь же вырвать вас из обстановки, от которой я ежечасно так страшно страдаю за вас. Я уже говорил: как дорогую, горячо любимую дочь, с распростертыми объятиями вас примет моя мать, а я… Да разве нужно еще говорить обо мне? Ведь вы же сами знаете, чувствуете — ведь чувствуете, да? — что творится в моем сердце.

И Галя действительно чувствовала, сколько неподдельного тепла, сколько искренней привязанности и преданности звучало в потоком льющихся словах Бориса Владимировича. Теплом и отрадой проникали они в ее сердце, точно ласкали и баюкали ее душу среди этой сказочной теплой ночи. Девушка слушала захватывающие своей искренностью признания, и отрадное сознание, что она, до сих пор одинокая, никому, в су щности, нен у ж ная, ценна, дорога, необход има кому-то, — от этого сознания дороже, ценнее казалась самая жизнь. И под влиянием горячей благодарности, глубокой симпатии, всегда внушаемой ей этим человеком, желания, в свою очередь, порадовать его чем-нибудь хорошим, девушка искренне воскликнула:

— А я? Разве я не всей душой расположена к вам? Разве не вижу, не ценю, не понимаю вашего отношения ко мне? О, спасибо, спасибо, мой милый, родной, хороший Борис Владимирович! — и Галя протянула ему обе руки.

В ту же минуту стук закрываемой рамы заставил девушку повернуть голову.

В освещенном изнутри окне «кожаной» комнаты, невдалеке от которой, увлеченные разговором, они остановились, выделялась фигура Михаила Николаевича. От смешанного ли света, падающего из сада на его лицо, или по другой причине, но оно казалось очень бледным — будто скорбные тени легли на него.