Лия Симонова - Лабиринт

Никто из многих десятков покупателей, отупевших в очередях за продуктами и шумно переругивающихся друг с другом, не обратил внимания на юную, странным образом объединенную пару.

— Не уйдешь, богиня! — сплюнув на свой манер, процедил сквозь сомкнутые зубы Дикарь. — Я предупредил тебя, что мое терпение кончится…

Не желая больше рисковать, Дикарь впихнул Лину в первый же подвернувшийся подъезд, оглядевшись, вышиб плечом непрочную фанерную дверь крошечной каморки под лестницей, где хранились орудия труда уборщицы лестничных клеток и приказал:

— Раздевайся!

— Не прикидывайся дикарем, — сохраняла спокойствие Лина. — Ты милый парень, и я не боюсь тебя…

— Трахну тебя, так и вовсе понравлюсь, — подбадривая себя криком, припер к стене девчонку Дикарь.

Как и в прошлые несуразные их свидания, он был обескуражен ее бесстрашием, ее стойкостью перед единственным его преимуществом, помогающим властвовать над другими, — силой. Он старался не смотреть на прелестное раже в растерянности лицо, чтобы снова не дать слабинку, не позволить угаснуть гневу.

— Пожалуйста, успокойся, — очень тихо попросила Лина, едва прикасаясь к груди Дикаря, точно хотела убедиться, бьется ли в его груди сердце. — У меня вчера разболелось горло и прадед приехал в гости, ты видел его…

— Врешь, стерва! — снова заорал Кирилл. — Ты плевала на Дикаря, потому что он бандит с большой дороги. Но в школу ты поперлась со своим больным горлом и не отказалась знакомиться с профессорским сынком, он был бы тебе ровней… Я тоже могу общаться только с такими же, как я, уличными. И ты сейчас же, вот тут, среди метел и грязных тряпок, превратишься в подзаборную тварь.

Кирилл рванул полу великолепного Лининого тулупчика с такой звериной силой, что вырвал железные застежки вместе с кожей и мехом.

— Не дури, — все еще пыталась утихомирить Кирилла Лина, — мои родители знакомы с твоим отцом, и мы будем друзьями…

Моим отцом? — Кирилл сделал вид, что содрогается в дьявольском хохоте. — Моим отцом был пьяненький слесаришка, а этот мужик, что выставлялся перед тобой в барских хоромах, профессор задрипанный, одарив мою мать своей интеллигентской спермой, смылся от нее, а заодно и от меня без оглядки, за такой же штучкой, как ты. Ненавижу! — просипел Дикарь, как коршун подминая под себя свою добычу.

— Не глупи! Ну, не глупи же, — попробовала отбиваться Лина, но это только еще сильнее раззадоривало Дикаря, как почуявшее запах крови хищное животное.

— Стой, мерзавец! — крикнул кто-то за его спиной, и сильные руки, оторвав и отшвырнув его от онемевшей девочки, подняли ее с грязного пола.

Сильно приложившийся о стену Дикарь, когда очухался, опрометью выскочил вслед за спасителем девчонки на улицу, нащупывая на ходу нож в потайном кармане брюк. Но его противник захлопнул уже за собой дверцу машины и включил зажигание. Лицо этого человека было похоже на только что вылепленную из гипса, еще не просохшую и не окрашенную маску, воплотившую в себе материализовавшийся крик отчаяния и нестерпимой боли. Кирилл не сразу узнал отца.

— Опять ты поперек пути! — заорал Дикарь, наваливаясь на капот машины. — Шпионил, сволочь?

— Прочь, чудовище! — услышал он сдавленный голос. И, не успев отпрянуть, свалился на обочину тротуара.

Машина рванула вперед, оставив после себя нечеткий след.

— Ненавижу! — прохрипел Дикарь. — Ненавижу! — И, вскочив на ноги, в слепой злобе, колотившей его, побежал в бомбоубежище.

Дикарь летел так, словно им выстрелили, с быстротой и бесчувственностью пули, мишень которой предопределена.

За машиной отца он не угнался, но видел, как к подъезду Чижевских подкатило такси, и Линкины родители и поднялись наверх, а водитель остался ждать. Дикарь затаился на детской площадке, в избушке на курьих ножках.

Лицо и тело его покрылись испариной, кулаки налились жаром, беспощадное пламя, сжигавшее его изнутри, готово было вырваться наружу…

Свалившись без сил на крохотный диванчик у вешалки в прихожей своей квартиры, Лина только здесь осознала в полной мере, какое ужасное несчастье угрожало ей, и по-настоящему испугалась. Она тихонько заплакала, не раздеваясь, прижалась к стене и не сразу сообразила, что ее гладит по голове, как маленькую, старик Натансон, приехавший погостить к прадеду Василию и не успевший еще разобраться в трагедийности происходящего.

— Не надо так расстраиваться, — успокаивал Лину старик, сопровождая свои ласковые поглаживания стариковскими причитаниями, произносимыми с неизменным барабанным «р» и милым, не исчезнувшим за долгие годы акцентом. — Все пройдет… Поверьте старику, все проходит… И страшное, и, к сожалению, хорошее… И все это тоже пройдет… А мы будем жить дальше и радоваться… И верить в лучшее завтра…