Лия Симонова: Круг

Был холодный осенний день.

Надежда Прохоровна сидела одна в своем директорском кабинете, и ей казалось, что ветры за окном сшибаются, стонут и, невидимые, тайком проникая в школьный дом, сковывают ее своим ледяным дыханием, и именно поэтому так неповоротливы ее мысли.

Ей хотелось согреться, почувствовать прилив энергии. Она закуталась в шаль, попыталась хоть ненадолго отключиться от всего, что так сильно волновало ее. Но мучительная тревога не отступала, напротив, последнее время она все усиливалась и перерастала в болезненное предчувствие беды.

Надежда Прохоровна запрещала себе думать об этом, мысленно прикрикивала на себя: «Прекрати! Не раскисай!» — и как будто точно знала: беды не миновать…

Всего лишь полтора месяца назад, начиная директорствовать в этой прославленной школе огромного города, она чувствовала себя победительницей. Польщена была, что ее прежняя работа учителем, а позже завучем и директором не осталась незамеченной. Долгие годы вслед за мужем-строителем разъезжала она по стране, преподавала и в совсем маленьких, и в больших школах, всюду добивалась успеха, уважения и даже предположить не могла, что возможно продуманное, организованное противостояние учеников учителям.

То, с чем она столкнулась здесь, в образцово-показательной школе, было ничем иным, как бунтом. Признав это, ей следовало, не мешкая и не откладывая дольше, решать, как поступить. Но никакое сколько-нибудь разумное действие не приходило ей в голову. Опыт предшествующих лет не подготовил ее к подобной ситуации…

Надежда Прохоровна не спала ночами, а если ей удавалось ненадолго заснуть, то сны являлись громоздкие, вязкие, из которых не просто выбраться. И уже во сне, поднимаясь откуда-то из глубины, незаметно охватывало все ее существо беспокойство . Пробуждаясь, она знала, что никакими усилиями не прогонит его…

Первого урока по расписанию у Надежды Прохоровны не было, за другие дела она не бралась, сидела неподвижно, в странном оцепенении. Когда в дверь постучали, она вздрогнула, испугалась, что увидят ее такой поникшей, но быстро справилась с собою и, словно по команде, вечно звучащей внутри ее, приняла привычный торжественно-величавый облик.

— Ой, извините, — выпалила с порога совсем уже взрослая девочка, просунув в дверную щель по-мальчишечьи коротко стриженную голову.

Получив приглашение войти, она изо всех сил старалась показать, что ужасно взволнована и едва справляется с нарушенным от стремительного бега дыханием:

— Меня… послала… за вами… Ольга… Яковлевна… Она… зовет… вас… на помощь…

Девчонка была долговязая, нескладная. Выдавали ее глаза, невозмутимо спокойные, ироничные, неопределенного холодного цвета. И эти глаза-льдинки пытались смотреть на директора тепло, с наигранным сочувствием.

— Что-то еще натворили? — сурово полюбопытствовала Надежда Прохоровна.

— Ну, что такое мы могли натворить? — будто искренне изумилась девочка, интонацией ловко маскируя издевку, — Вы же знаете, Ольга Яковлевна с нами не справляется…

Надежда Прохоровна позволила себе не заметить издевки, спросила устало:

— Вы уже не можете без скандала?

— Не можем, — покорно согласилась девочка.

— Смотри, Холодова, — нехотя предупредила директор школы, — до добра вас это не доведет.

Теперь девчонка сделала вид, что не услышала сказанного. Продолжая играть, она услужливо распахнула перед директором дверь кабинета, картинным жестом приглашая ее последовать за собою.

Появившись в классе, Надежда Прохоровна обнаружила, что, несмотря на ее просьбу, неоднократно повторенную, большинство учеников сидит на уроке в красно-белых шарфах.

Всякий раз, глядя на нее наивными глазами, они объясняли, что в школе холодно, а им вовсе некстати простужаться и пропускать занятия.

В школе действительно было прохладно. Но учителя успели уже рассказать ей, что, обматывая шеи красно-белыми шарфами, ребята «фанаты» выражают так свою приверженность «Спартаку», поскольку красный и белый — цвета этой команды.