Зиновий Шехтман - Начальник боепитания

Ехали долго. Наконец дед не вытерпел и обратился к солдату:

— Ай дорогу потерял?

— Кажись, и правда потеряли! Похоже, что мы поворот пропустили.

— Эх ты, голова! Что делать будем?

Но тут послышались голоса. Оказалось, что кухня приехала к позициям третьего батальона, где горячую пищу тоже ждали с нетерпением. Термосы моментально пошли по рукам.

— Черти, что вы делаете? — кричал Игнат. — Это не ваша каша — это первому батальону.

— А мы разве не люди? — отвечали ему. — Наша кухня должна была прибыть к трём часам, а сейчас уже пятый.

Видя, что сделать ничего нельзя, Вася помчался к командиру батальона.

— Куда это годится? Чужую кашу отняли. Я это так не оставлю, я генералу доложу, — чуть не плача говорил Вася. — Соедините меня с генералом.

— Будет тебя генерал слушать!

— Будет, — еле сдерживая слёзы, ответил Вася, — он со мной чай пил.

— Чай, говоришь, с тобой пил? — Комбат помолчал и затем предложил: — Слушай, паренёк, на каше-то печати нет — чья она, а солдаты одинаковые, что в третьем, что в первом батальоне. Сейчас наша кухня подойдёт, я её к вам отправлю.

Действительно, скоро подошла кухня третьего батальона.

Над происшествием хохотал весь полк, а смех в боевой страде — лучшее оружие. Над Васей посмеивались: как же ты кашу гречневую в плен сдал?

На войне смешное и трагическое уживается рядом. Дня через три с Васей случилась беда. Дело было так. Вася с дедом, как всегда, повезли обед. А в это время батальон вёл бой. Подъехать на лошади било нельзя. Но мальчика это не смутило. Наполнив два термоса, он поставил их на волокушу и пополз.

— Только дополз я до кустиков, — рассказывал потом Вася, — как немцы открыли артиллерийский огонь. Я залез в брошенный окоп и не мог поднять головы. И даже не видел, когда наши отошли, только смотрю — солдаты в немецких шинелях приближаются. «Ну, — думаю, — попал в окружение». Струсил я малость. В руку, вдруг чувствую, меня ударило, и левый рукав стал мокрый. Поглядел — кровь. А боли особенной нет. Я сообразил: ранен в мякоть. Кое-как перевязал руку и стал думать, как пробраться к своим. Очень волновался о деде — вдруг он уйти не успел и попал в плен? Сначала решил, что лучше всего ночью идти. Набрал веток, замаскировался. Еды у меня было много — целых два термоса с супом. Когда темнеть стало, решил я к своим пробираться, да тут опять появились немцы. Они совсем близко подошли к моему укрытию, и я уже приготовил было гранату, но меня не обнаружили. Решил дождаться утра. Когда рассвело, я высунул голову и стал разглядывать местность. Справа врагов не было видно, впереди, несколько левее, метрах в ста фашистские солдаты ведут огонь по нашим позициям. Я подумал, если мне удастся проползти до оврага, то смогу уйти от врагов… Одного опасался, как бы свои не подстрелили. Выломал я палку, привязал к ней носовой платок и, прижимаясь к земле, пополз к оврагу…

Ну, а что дальше было, вы сами знаете.

— Что это, думаю, за фигура ползёт с белым флагом? — продолжил старшина из второго батальона, а мне ребята шепчут: «Это не иначе как фашистская выдумка. Стреляй!» Посмотрел я в бинокль — вижу, ползёт какой-то мальчишка. В руках что-то белеет. Дополз, еле на ноги подняли: ослаб от ранения. «Откуда ты?» — спрашиваем. «Из окружения». — «Кто ты?» — «Повар из первого батальона». Связался я с первым батальоном, а там, оказывается, уже тревога: пропал мальчишка, думали, что погиб.

Вечером в санчасть, куда отправили Васю, пришла целая делегация от первого батальона. Дед Игнат только вытирал непроизвольно катившиеся слёзы и повторял: «Ах ты, пострел! Кашевар ты мой дорогой!»

Однажды с радистом и автоматчиком мы возвращались с передовой на КП. Смеркалось. Противник обстреливал наши позиции из пушек и миномётов.

Внезапно наступила такая тишина, что в ушах зазвенело.

У нас было железное правило: даже в те редкие минуты, когда не стреляют, всё равно нужно передвигаться осторожно. Мы знали, что гитлеровцы внимательно наблюдают за пристрелянными участками. Как только они заметят повозку, автомашину, даже человека, сразу открывают огонь.

Пробирались глубокой лощиной. Пахло сырой землёй, прелыми листьями и ещё чем-то неуловимым, осенним. Даже кислая пороховая гарь не могла заглушить этого крепкого осеннего запаха.

Не прошли мы и половины пути, как снова начался обстрел.

Шедший со мной радист пытался связаться с первым батальоном. Он монотонно повторял в микрофон: