Галина Карпенко - Самый младший

— Алёша, ты устал, иди, милый, спать, — говорит мама.

Но Алёша упрямо замотал головой:

— Не пойду, не хочу я спать, — и заплакал.

— Ну вот, нюни-то зачем?

И мама и все подумали, что Алёша плачет от обиды, зачем его посылают спать, а он плакал совсем, совсем не потому. Отец взял его к себе на колени. Алёша, всхлипывая, прижался к нему и задремал.

Генка принёс гитару, и они с Настенькой запели хорошую песню, про то, как в лесу после боя спят солдаты, а в лесу тихо, будто и войны нет, даже соловьи поют.

пели Настенька и Генка.

Миша подпевал баском:

но у него получалось невпопад. Он, конфузясь, замолкал и протирал свои очки.

Все слушали песню и думали молча, про себя, каждый своё. Только тётя Маша сказала вслух:

— Да, чего только в жизни не бывает, чего только человеку не приходится пережить.

Начались дни нового года.

— Вот кончатся у Алёши каникулы, тогда мы с ним и начнём работать, — сказал папа. — А теперь у нас десять дней «симоны-гулимоны».

И начались у них такие «гулимоны», что даже мама обижалась.

— Где они пропадают? — говорила она. — Я бегу, спешу домой, а их нет и нет.

Алёша с папой нигде не пропадали — пропадать им было негде. Они ходили вместе в военкомат, потом брали санки и ехали на трамвае далеко за город, катались там, а на обратной дороге заходили к Гуркиным в их новую квартиру.

Татьяна Лукинична открывала им дверь раньше, чем они успевали позвонить, потому что Анатолий Павлович замечал их в окошко.

У Гуркиных они обедали. Анатолий Павлович брал с них клятву, что завтра они будут опять, и непременно в это же время, и что он без них всё равно не сядет за стол.

Из разговоров за столом Алёша узнал много интересного. Он узнал, что его дедушка, которого он никогда не видел, и Анатолий Павлович были знакомы и дружили, когда были ещё совсем мальчиками. И что жили они в том же доме, где теперь живёт Алёша с папой и мамой. А вокруг дома тогда был большой сад.

Анатолий Павлович показал Алёше фотографию, на которой было очень трудно что-либо разобрать — деревья и люди были совсем жёлтые.

— Любительский снимок, — сказал Анатолий Павлович.

На другом снимке за столом, на котором стоял большой самовар (самовар был виден очень хорошо), сидел бородатый дядя.

— Это мой отец, — объяснил Анатолий Павлович. — А это я, — показал он на мальчика, который держал в руках блюдечко. — А вот этот в рубашке с пояском и есть твой дедушка, и звали его, как и тебя, Алёшей.

— А это что за пятнышко? — спросил Алёша.

— Это не пятнышко, это кот, его звали Парфишка.

Анатолий Павлович всмотрелся в кота и вздохнул:

— Вот, как кота пятьдесят пять лет назад звали, помню, а что вчера на лекции говорил, забыл. Пора мне, что ли, на покой!

— Ну, какой там покой, — возразил папа. — Я ещё к вам учиться приду. Мечтаю ещё поучиться.

В новой, просторной квартире Гуркиных были всякие удобства, которые ещё не действовали. Из кранов, на которых красными буквами было написано «горячая», шла только холодная вода. На кухне стояла керосинка.

— Скоро дадут газ, — говорила Татьяна Лукинична. — Тогда у нас будет великолепно!

Алёша считал, что и так великолепно.

А папа придирался:

— Замечательный паркет, а как положен? Руки оторвать мало!

— Ты неправ, Серёжа! — заступался Анатолий Павлович за тех, кто клал паркет. — Дом достраивали во время войны, а кто работал? Мальчики, девочки.

— Это ничего не значит, — говорил папа, — работу всем надо делать хорошо!

Кроме паркета, он ругал подоконники, рамы и электропроводку. Однажды целый день они проводили электричество. Анатолий Павлович подавал папе то отвёртку, то ролик.

Придерживая стремянку, он спрашивал:

— Серёженька, дорогой, ты ничего не перепутаешь? Всё будет зажигаться?

— Всё будет зажигаться, — отвечал папа и продолжал тянуть шнур из одной комнаты в другую.

После Гуркиных Алёша и папа успевали ещё побывать в кино, где работал Миша, и посмотреть картину.

Только вечером «симоны-гулимоны» возвращались домой.

Однажды, когда они возвращались, Алёша увидел на своей улице Наталью Алексеевну.

— Ой, наша учительница! — шепнул Алёша и дёрнул отца за руку. — Бежим, а то ещё начнёт расспрашивать.

— Зачем это — бежим? Пойдём поздороваемся, — сказал папа.