Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

Бушевал на улице веселый ветер, гонял по небу первые легкие, как пух, снежинки. Лена следила за ними, а думалось ей о Дине, о Всеволоде, об уехавшей к Васе Найле и — об Алешке.

В Алешкиной жизни тем временем происходило немаловажное.

…Кончалась смена. Один за другим смолкали выключенные станки. Ремни шуршали тише, привычного щелканья не было слышно вовсе. По всему пролету, точно вздох славно поработавшего человека, угасал их шелест. Только что огромный цех двигался — и вот уже, как последний взмах крыльев, все остановилось.

Тогда звонче, сильнее стали голоса людей. Зашевелились, потянулись к проходу не спеша, переговариваясь. И отдельные реплики, слова зазвучали по-домашнему просто, точно это был вовсе не громадный, остекленный, с тяжелыми станками, цепями и кранами цех:

— Ребята, кто на занятия по техминимуму, сбор у конструкторской!

— В клубе сегодня лекция «Международное положение»!

— Братва, рублевку до получки одолжите, на стадион бегу…

Кто-то крикнул:

— Лопухов, ты где? Эй, Федосеев, Алексея найди, к начцеху его зовут.

Алешка был еще возле своего станка. Присев, старательно, до блеска протирал и чистил его. Кто даже недолго, но с увлечением работает, знает, как быстро привыкаешь и начинаешь любить свое рабочее место, «свой» станок. Чудн о , как это можно любить станок? А вот Алешка даже голос его научился различать в разноголосом шуме, угадывал по звуку, когда и что не в порядке, ревниво и придирчиво принимал от сменщика… Алешка и весь свой цех тоже любил, с его мощным гулом, ударами, грохотом. С глазастыми, в ширину пролета, колеблющимися от стремительного движения ремней и шкивов лозунгами: «Даешь рабочего-изобретателя!», «Даешь техническое образование!», «Шире дорогу рабочей молодежи»!.. А может, не любил? Просто хорошо было чувствовать себя среди этого грохота и гула хозяином! Спокойным, уверенным и, главное, нужным. Потому что знал: без него станок неподвижен, холоден, мертв. А тронешь его — и вдруг застучит, нальется силой, оживет… И, если надо, опять послушно смолкнет, повинуясь его воле.

Алешка дотер паклей ключ, сверла, убрал кронциркуль, микрометр, хотел снять спецовку, но раздумал. Крикнул Ваське:

— Ты прямо в общежитие?

— Угу.

— Я приду тоже! Ты ступай, догоню… — и быстро пошел по опустевшему уже проходу к винтовой лесенке наверх, в конторку начцеха.

Конторка была маленькая, вроде скворечни. Зато из нее, как с капитанского мостика, отлично просматривался весь цех. И, хоть маленькая, была по высоте разделена антресольками: на них грудой лежали свернутые эскизы, кальки, синьки.

Начцеха стоял под антресолькой с мастером Алешкиного участка. Мастер у них был все тот же, немногословный, строгий. Начцеха — пожилой, разговорчивый и быстрый, как шарик. Стеклянная дверка хлопнула, заходила ходуном. Алешка спросил громко:

— Звали меня, товарищ начцеха?

Тот кивнул:

— Эге, садись… — и продолжал толковать что-то мастеру, вскидывая толстенькие руки.

Когда Алешка после больницы вышел на работу, не только товарищи, но и наладчики, инструктора и ребята соседних бригад расспрашивали его о случившемся, жалели, подбодряли. Один мастер встретил, как будто ничего не произошло. Зато когда кто-то из токарей предложил дать Лопухову наряд полегче, потому что он «битый», мастер оборвал резко:

— За одного битого двух, как ты, небитых дают! — и выписал наряд очень сложный, но требующий больше смекалки, чем физического напряжения.

Алешке тогда здорово пришлось пошевелить мозгами!

— Так, голуба… — Начцеха вдруг повернулся всем корпусом, вскинул руки к антресольке и ловко, как фокусник, вытащил из груды других бумажную трубку. — А ну, читай нам это.

Шуршащий голубой лист лег на стол перед Алешкой. По листу были напутаны белые линии, мелкие циферки засыпали его наподобие снежинок.

— Как… то есть? — хмурясь, спросил Алешка.

— Читай, читай! — Начцеха точно шутку шутил. — По-твоему, это что?

— Чертеж! — выпалил Алешка.

— А, чертеж. Сам вижу, не слепой. С чего чертеж?

— Не знаю.

— Та ж просто бабочка с твоей станины! — Начцеха был украинец. — Туточки шайбочка малюсенькая, туточки болт двухдюймовый. Туточки — патроны. Неужто не бачишь? Читай!

— Я чертежи читать еще не умею.

— А, «не умею»! «Еще»! На то ж мы с мастером тебя и звали! Дюже хорош токарь — собственного станка по чертежу не прочтет. Учиться пойдешь? — Начцеха вдруг навалился на Алешку и почти закричал сердито: — Вперед на рабфак, у тебя ж семь классов? После в вуз. Машиностроительный либо другой, по мозгам. Пойдешь?