Анастасия Перфильева: Во что бы то ни стало

— Алеша, догони ее, несколько бутылок возьмите им в дорогу, — сказала Марья Антоновна, берясь за чемодан Веры Ефремовны.

Он не отдал, побежал следом за Леной. Но не пришлось, не пришлось ей выполнить задуманное!

У дверей освещенного буфета Лена остановилась сразу, точно споткнулась. То, что она увидела, заставило ее вдруг податься назад. И Алешка тоже замер поодаль.

Так же, как и в зале ожидания, в буфете было много народу. За столиками, у окон с широкими подоконниками, у стойки. За одним из столиков расположилась группа отъезжающих. Кто они были, неизвестно. Может быть, строители, может, геодезисты… Сваленный на полу багаж был необычен: деревянные ящики с ремнями и кольцами, вьючные мешки, какие-то рейки, треноги… И одеты все были в брезентовые плащи, а у главного, бородатого, через плечо висела полевая сумка с планшетом.

Чуть в стороне от них сидел Рогожин. В слинявшей ковбойке, в старых, нечищеных крагах. Он жадно пил пиво, заедал воблой, отрывая куски руками.

Лицо у Рогожина было небритое, до ужаса напомнившее другое, старое. Даже страшнее того, потому что молодое и — с мутными глазами.

Лена смотрела несколько секунд, не больше. Повернулась спокойно и пошла медленно назад. Не опуская головы, не изменившись в лице.

— Лена! — Теперь Алешка нагнал ее, он тоже видел все. — Вон там, в ларьке у выхода, квас продают. Давай возьмем им побольше, с собой в дорогу?

— Давай!

Они нагрузились бутылками, выбрались на перрон. Что там творилось!

Поезд, битком набитый, казался живым. Из каждого окна, из дверей, с подножек тянулись руки, улыбались, кричали, звали… Громкоговоритель орал песню; шипя и лязгая сцеплениями, паровоз подводил на соседний путь длинный пустой состав; дежурная вешала новую таблицу с отправлением, на светящихся часах дрожала черная стрелка, где-то гремела музыка…

— Динка, держи!

Она приняла бутылки одну за другой в окно, потом чемодан Веры Ефремовны. Васька — хватало же росту! — заглядывал с перрона в купе, грохотал что-то насчет верхней полки. Вера Ефремовна высовывала худое лицо, махала Дарье Кузьминишне с Марьей Антоновной рукой, спрашивала о чем-то Андрея Николаевича…

Дина с трудом вылезла из вагона. Ныряя среди провожающих, пошли по перрону, оставалось еще десять минут. Мальчишки курили, Дина тоже, Лена держала ее за руку.

Дина смотрела на Алешку. Сейчас она не могла, не хотела скрывать, насколько он дорог ей. Когда встретятся снова, будет ли ему по-прежнему нужна ее дружба? Он-то для нее все равно друг навсегда.

Ребят догнала Кузьминишна, крича сердито:

— А ну в вагон лезь! Моду взяли гулять!.. На ходу прыгать станешь?..

Прощаясь, Кузьминишна все-таки незаметно перекрестила Дину — на всякий случай. Марья Антоновна поцеловала крепко. Андрей Николаевич обнял. Алешка и Вася долго молча трясли руку.

— Сейчас заревет! — сказала Дина, поворачиваясь и улыбаясь Лене.

Нет, она не заревела. Тоже, как могла сильнее, стиснула широкую Динкину ладонь. Гудел паровоз. Столкнулись буфера. Вера Ефремовна, зажатая между чьими-то лицами, высунулась из окна, Дина — с площадки. Последний ее взгляд был — Алешке.

— Счастливого пути всем! — Это прокричал кто-то из провожающих…

Вася укатил в общежитие, Марья Антоновна с Андреем Николаевичем и Кузьминишна медленно пошли через площадь к трамвайной остановке.

— А мы с тобой хочешь — пешком? — спросил Алешка Лену.

— Да.

Перед ними начиналась большая, широкая улица.

Как ярок был блеск ее фонарей, магазинных витрин! Как тепло светились окна домов! Спешили навстречу оживленные москвичи, бежали машины, звенел трамвай… И все это — живой людской говор, свет вечерних огней, гудки автомобилей, весеннее звездное небо над огромным городом, — все было для них. Потому что они были — вдвоем.