Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

И нарядная, как-то странно одетая, большая черноволосая девушка появилась перед Леной. На ней было очень короткое платье с косым вырезом и кусок кисеи на плечах.

— Это же персик, совершенный персик! Севочка, вы преступник, что до сих пор не приводили ее… — Она рассматривала Лену с головы до ног без улыбки. — Прелесть. Но требует доработки.

Кровь прилила Лене к щекам, она оглянулась на Всеволода.

— Вы меня как вещь оцениваете, — сказала громко и все-таки пожала протянутую горячую руку.

— Не смущайтесь, Леночка, у Ирэн такой стиль.

В комнату ввалились сразу несколько юношей и девушек, каждая со своим стилем, Лена заметила сразу. Одна стриженная под мальчишку, другая с распущенными волосами и малиновым бантом. Юноши все в ярких, явно заграничных рубашках, оранжевой, зеленой, серой. Когда Всеволод скинул пиджак, они как знатоки ощупали и оценили его джемпер и новый галстук.

— Друзья, кто что принес, прошу! — заявила высокая девушка — хозяйка.

На столе появились бутылки, черный хлеб, свертки с едой.

— Колбаса «собачья радость»! — провозгласила стриженая девушка.

— О боже, селедка! — воскликнула косматая. — Кто же будет чистить? Ее как-то освобождают от кишок?

— Просто надо разрезать и выпотрошить, — засмеялась Лена.

— Вы умеете? Превосходно!

Ее нарядили в фартук (обмотали мохнатым полотенцем) и тут же на столе, подстелив газету, устроили «рыбный ряд с русалкой», как сострил оранжевый юноша.

Пока Лена отмывала в крошечной, заваленной грязной посудой кухне руки, стол преобразился. Вперемешку с хрустальными бокалами стояли грубые стаканы, бутылки были раскупорены, хлеб и огурцы лежали прямо так, без тарелок, а шоколадные конфеты — их купил по дороге Всеволод — в серебряной, редкой работы вазе.

— Начнем, пожа-алуй! — фальцетом пропел юноша с серым, нездоровым лицом, разливая вино.

Всеволод налил Лене, она сморщилась, замотала головой.

— Ну что вы, это же совсем слабое, уверяю!

От выпитой рюмки голова у нее все-таки закружилась, поплыла куда-то. Немного погодя она встала, пересела на тахту, Всеволод сел рядом, закинув ей за спину руку. И оттого, что его широкое плечо иногда касалось ее плеча, а рука как будто обнимала, Лене было неудобно, жутковато и — хорошо.

— Макс, оживи общество! Прочитай что-нибудь! Просим! — сказали сразу несколько человек.

— Северянина! Гумилева!.. Северянина!..

Кто-то набросил на лампу поверх платка полотенце, в комнате стало почти темно. Бледный круг освещал только клавиши рояля. Черная девушка вышла, вернулась с гитарой. Серый юноша встал под лампой, скрестив на груди руки.

сказал юноша покачиваясь, нараспев.

А девушка с гитарой взмахнула тонкой рукой, и стонущий звук пролетел по комнате.

подхватили еще двое — косматая девушка и оранжевый.

Лена хотела сказать Всеволоду, что напрасно они так завывают, а гитара уже вовсе ни к чему, но в ту же минуту заметила быстрый, особенный взгляд, которым он обменялся с хозяйкой.

— Выпьем за любовь! — предложил кто-то.

— За какую? — бойко спросила стриженая.

— Не за братскую, разумеется…

— За нерастраченную! — Хозяйка неискренно улыбнулась Лене. — Вот, за нее!

— Итак, за невинность? — серый юноша поднял стакан. — О-ла-ла! Что ты лягаешься, Всеволод?

— Не вздумай похабничать, — зло бросил тот.

— Помилуй, невинность — и похабство! Боишься, испорчу тебе роль? Или опасаешься за малютку?

— Силанс, господа, спокойно! — крикнул оранжевый. — Пьем за Леночку!

— За Леночку! — загалдели все, передавая бутылки.

— Всеволод, зачем вы меня сюда привели? — тихо сказала Лена; кровь опять хлынула ей к щекам, она отодвинула рюмку.

Он шепнул, сжимая ей руку:

— А, не обращайте внимания. Прошу вас! Обещаете?

— Ладно. Постараюсь.

Все уселись на тахту, девушки — сбросив туфли, с ногами. Запели под гитару хором «В бананово-лимонном Сингапуре в бурю…» (получалось «пуре, пуре…») и «Очи черные, очи жгучие…». Лена успокоилась, рука Всеволода как будто оберегала ее.

— Друзья, чарльстон! — крикнул вдруг оранжевый, садясь за рояль, и забарабанил по клавишам очень громко, отрывисто, пригибаясь и вертясь.