Роман Николаев - Алакет из рода Быка

…Мингюль и тетка шли степью, держа мотыги на плечах.

Ветер нес и крутил мелкий песок, бросал его в глаза. Песчинки противно хрустели на зубах. Впереди за поворотом дороги, огибающей холм, они догнали несколько женщин в халатах из кожи или пестрых тканей. Некоторые несли за плечами детей, закутанных в платки.

Послышались приветствия:

— Счастливы ли вы, сестры?

— Будь счастлива, Мингюль!

— Мир тебе, почтенная тетушка Ольбак!

— Благословенна будь, племянница!

— Жаркий день будет…

Женщины заторопились.

В это время сзади послышались долгие, тоскливые звуки. Женщины опустили головы.

«О-о-о-э, О-о-э!..» — неслось над степью.

Казалось, что стонет земля, истерзанная, измученная духами сухих ветров, летящими на черных и желтых крыльях из далекой Безводной степи. Раздался топот. Женщин обогнали десятка два худых, грязных людей в лохмотьях, едва прикрывавших плечи и бедра. Стан каждого из них охвачен ремнем, связанным с таким же ремнем на теле соседа.

Свободные концы ремней привязаны к седлам коней двух динлинов, едущих справа и слева. Динлины держали в руках копья, у поясов покачивались кинжалы в кожаных ножнах с бронзовыми бляшками. Сзади ехал на стройном вороном коне третий, в красном, словно камень динлинских гор, халате из шелка. Рядом с берестяным колчаном, полным стрел с орлиным оперением, у седла повисла длинная плеть. Суровая складка залегла между его темными бровями, и продолговатое лицо с чуть опущенными вниз углами губ казалось от этого старше, хотя динлин был еще молод.

— Мир тебе, старший брат наш.

Женщины склонили головы перед всадником.

— Мир и вам, сестры! — приветствовал их всадник и проехал вперед. Старая динлинка в желтом, надвинутом на брови платке покачала головой:

— Деды учили нас, что рука динлина одинаково должна уметь взяться за мотыгу, лук и клевец, соорудить котец [20] Котец. — Запор, деревянное сооружение, перегораживающее реку для рыбной ловли. и ловчую яму на зверя. Но с тех пор как старейшина гонит на свои поля все больше и больше рабов, сыновья и племянники его лучше умеют держать в руках плеть, чем аркан скотовода!

— О чем сокрушаешься ты, тетушка Ольбак? — возразила черноглазая девушка в сером, с красной обшивкой халате. — Ведь дикие люди северных лесов и далеких южных пустынь для того и созданы, чтобы быть говорящим скотом высокорожденных динлинов!

— Как не совестно тебе, дочь моя, поучать старого человека! — отозвалась Ольбак. — Разве не говорят того же самого о нас злобные хунны, что, словно шакалы, бродят по степям, когда зайдет солнце? Ведь так же томятся в неволе в чужих странах мои старший сын и дочь, которых увезли хунны… Может быть, так же гонят их плетьми злобные надсмотрщики…

Ольбак поднесла конец платка к глазам.

Девушка смешалась с толпой подруг.

Но вот холмы расступились, и перед женщинами раскинулась широкая равнина, на которой повсюду зеленели дикие травы. Вдали рыбьей чешуей искрились воды оросительного канала, проведенного сюда от Великой реки.

— О-о-э, о-э-э!.. — неслось оттуда печальное пение.

Рабы все как один то склонялись, рыхля коричневую землю, то распрямлялись, поднимая мотыги. Надсмотрщики с копьями в руках двигались по обе стороны шеренги невольников. А дальше, у самого края канала, возвышалась фигура всадника на вороном коне.

Ольбак снова проворчала, прикрыв рот широким рукавом халата:

— Дед достойного Ченбака знал, как обработать поле… Но сам достойный Ченбак, видно, умеет обрабатывать его только глазами!..

И женщины, мерно взмахивая мотыгами, двинулись по полю. Ольбак взглянула на Мингюль, идущую справа, вздохнула и начала грудным низким голосом:

подхватили женщины.

Песня, словно на крыльях, понеслась по полю:

На противоположном берегу канала появился всадник. Рыжий конь под ним тяжело дышал, вздымая потемневшие от пота бока. Видно, неблизкий путь проделал он по горам, неся на себе высокого, широкоплечего, словно отлитого из железа, хозяина.

Плотно облегавший тело динлина дорожный кожаный халат поскрипывал на широких плечах, словно готовясь лопнуть от вздувшихся, как каменные глыбы, мускулов.