— Нет, — сказал Миша, — я останусь. Я Михайлу Васильевичу обещал, что буду учиться. Прощай, Матрёша, кланяйся всем. Матушку поцелуй, скажи — нельзя мне вернуться.
— Прощай, братец миленький! — сказала Матрёша и обняла его.
— Прощай! — ответил Миша и тоже заплакал. — Прощайте, Иван Макарыч! Скажите матушке — кланяюсь им низко, до самой земли.
Но когда Матрёша с Иваном Макарычем повернулись к дверям, он побежал за ними, крича:
— Матрёша, останься! Я кончу ученье, буду о тебе заботиться. Ты у меня вместо хозяйки будешь. Матрёша!
Но Матрёша, прикрыв лицо концом платочка, скрылась за дверью, а Иван Макарыч, обняв Мишу, сказал:
— Будь здоров! — и быстро пошёл за ней.
Как-то под осень Миша попросил у Семёна Кирилловича разрешения навестить старых друзей — Матвея Васильева и других. Семён Кириллович подумал и, дав ему служителя в провожатые, отпустил.
Миша шёл по знакомой набережной, и сердце у него билось от нетерпения; вдруг в двух шагах от дома он столкнулся с Матвеем.
— Мишенька! Ты куда? — воскликнул Матвей, обнимая его.
— Я к вам.
— К нам некуда, — хмуро ответил Матвей. — Нас тут уже никого нет. А о новой квартире ещё хлопочем. Пока живём где придётся. — И он рассказал Мише удивительную и печальную историю.
После смерти Михайла Васильевича всё в доме пошло по-новому.
Елизавете Андреевне не под силу было вести дела. Все мастерские закрыли, а мозаичную перевели в другое место. Мозаичные художники ещё некоторое время жили в своих комнатах, но Елизавета Андреевна беспрестанно жаловалась, что они её не слушаются и чинят ей беспокойство. Избегая ссор, художники подали просьбу, чтобы впредь им иметь жительство в другом месте.
— А Игнат Петров? — спросил Миша. — А остальные мастера?
— Никого не осталось, — ответил Матвей. — Ведь и Игнат Петров, и Андрей Никитин, и другие, хоть они и были оптики, механики и мозаичисты, а всё оставались крепостными, и теперь, когда нет уже их просвещённого благодетеля, когда оптическая мастерская закрыта и делать им в доме нечего, их отправили обратно в Усть-Рудицу, в деревню, где они теперь сохой землю пашут. Ведь ты, Мишенька, не знал — Игнат Петров очень был к рисованию способен. Кто знает, быть может он стал бы знаменитым живописцем. А теперь и талант погиб и жизнь пропала. Ах! — воскликнул он, гневно сжав кулаки. — Угораздило его родиться крепостным! Был бы он, как я, вольный человек, мы бы с ним вместе продолжали дело, которому Михайло Васильевич нас обучил.
Миша дальше не пошёл, а повернул обратно, и Матвей провожал его часть дороги.
* * *
Время шло. Миша учился. И хотя курс в гимназии был рассчитан на десять лет, его, четырнадцатилетнего, уже через пять лет допустили к занятиям в университете в числе лучших шести учеников. В то же время они должны были ещё посещать некоторые уроки в гимназии. Каждый из шести был назначен для занятий по избранному им предмету к кому-нибудь из академиков. Миша заявил, что чувствует в себе особенную склонность к физике. Косма Флоринский собирался усовершенствоваться в химии.
Они не были ещё студентами, но уже вышли из общества гимназистов. Чтобы гимназисты не беспокоили их в серьёзных занятиях, им был отведён особый флигелёк во дворе, где у каждого была отдельная комната. Им выдали шпаги, как полагалось студентам.
— Миша, пляши! — закричал Косма, врываясь в комнату, и кинулся тормошить друга.
— Оставь, Косма! Какой ты необузданный! Формулу вычисляю, а ты перебил...
— Не убежит твоя формула! — И Косма принялся плясать по тесной комнате, задевая мебель. — Пляши, а то ничего не скажу! Миша, наша книжка вышла! Латинские комедии, которые мы переводили.
— Покажи!
— Вот! — Косма торжественно положил книгу на стол.
Миша с трепетом коснулся серой обложки и, открыв её, долго смотрел на титульный лист, на котором были напечатаны имена Космы, Саши, Феди и его.
— Очень странное чувство, — сказал он и взял книгу в руки, будто взвешивая её. — Такая лёгкая, а ведь это первый кирпич, который мы сами слепили.
— Что? — переспросил Косма. — Какой кирпич? Ты, Мишенька, на радостях заговариваться стал? А, понимаю! — вдруг воскликнул он. — Ты хочешь поэтически сказать, что это первый кирпич в храме нашей славы?
— Ничего ты не понял! Какие-то храмы славы... Чепуха!
— Нет, это очень приятно. Идёшь по улице, и все пальцами показывают: «Смотрите, это знаменитый Косма Флоринский. Такой ещё молоденький, а сколько мыслей на его челе!»
Читать дальше