Дойвбер Левин - Улица Сапожников

— Сколько тебе годов-то, хозяин? — спросил Хаче.

— Одиннадцать будет, — сказал Андрюшка.

— А то, может, не будет? — пошутил Хаче.

Андрюшке шутка не понравилась. Он обиделся и не ответил. Он сердито хлестал шутом по траве и ворчал: «Как дам — так взвоешь!»

— Ты это кому? — сказал Хаче.

— Тебе! — грубо ответил Андрюшка. Хотя было ясно, что говорилось это вовсе не Хаче, а кому-то другому, невидимому в темноте.

— А за что? — сказал Хаче.

Андрюшка приостановился, подождал, пока подошли все.

— А за конягу, — сумрачно и тихо проговорил он. — В прошлом году нам советска власть дала Антона-хуторянина конягу. А Антон сказал: «Мне советска власть не указ. Заплатите вы мне, воры, за конягу. Попомните конягу-то». Он и донес, хвороба.

— Кому донес? — сказал Ирмэ. — Бандитам?

— А то тебе?

— Ты в исполком пиши, — сказал Иоганн, — его в тюрьму посадят.

— Пиши, пиши, — проворчал Андрюшка. — Много попишешь, как хутор спалили. Неграмотный я, — помолчав, вдруг сказал он.

— Почему в школу не ходил? — сказал Иоганн. — Ты бы писать умел.

— На лях мне твое писание, — сказал Андрюшка. — Сбрую за него дадут, что ль?

— Брось, Андрюшка, — сказал Ирмэ. — Каждый должен уметь писать. Надо. Понимаешь?

— Кому надо, а кому не надо, — сказал Андрюшка. — Ты сам-то кто? Писарь?

— Нет, — сказал Ирмэ. — Я кузнец, коваль. А писать знаю.

— И читать знаешь?

— И читать знаю.

— Ну-ка, прочти-ка, что он там пишет. — Андрюшка достал из-за пазухи лоскуток бумаги.

При слабом свете зажигалки Ирмэ разобрал первые два слова, написанные кривыми крупными буквами: «Родителю нашему…» Дальше все стерлось, слилось в сплошное серое пятно.

— Давно оно у тебя? — возвращая Андрюшке письмо, спросил Ирмэ.

Андрюшка аккуратно сложил бумажку в четвертушку и сунул ее за пазуху.

— На Пасху получили. От батьки, с фронту, — пояснил он.

— Кто-нибудь прочитал?

— Поп прочитал. Сказал — батька жив и кланяется. С Деникиным, сказал, воюет.

— Кто такой Деникин, знаешь? — спросил Хаче.

— Известное дело, — сказал Андрюшка, — генерал.

Ирмэ прислушался: навстречу, все усиливаясь, шел гул. В этом гуле были и свист, и хрип, и стук, и стон, и вой, и плач. «К лесу подходим, — понял Ирмэ. — Лес шумит».

Андрюшка остановился.

— Тут, — тихо сказал он. — Пришли.

— Бандиты-то где же? — топотом спросил Ирмэ.

— Вона.

Андрюшка показал куда-то в темноту.

— Видишь — огни?

Верно, на опушке леса, там, где раньше стоят барак военнопленных, — барак прошлым летом мужики разобрали на дрова, — светились огни костров — три, четыре огня, не очень ярких. Костры, видать, потухали, а топлива никто больше не подкладывал. То ли лень было бандитам рубить сучья, то ли — спали.

— Итти ближе, — сказал Иоганн, — так не видно.

— Их мало тут, — сказал Андрюшка, — Они ноне в Кобылье гуляют.

— Кто-нибудь же есть, раз огни, — сказал Хаче. — Пошли. А ты, Апдрюшка, греби до хаты.

Они не шли — перебегали, скрючившись в три погибели, держа винтовки навесу. С разбегу плюхнулись в овраг. Приподнялись, отряхнулись, осторожно выглянули. Вокруг костров ходили люди — длинные и короткие тени скакали с места на место. За кострами черной глыбой стоял лес.

— А верно, — сказал Ирмэ, — их тут немного.

— Так они ж в Кобылье гуляют, — сказал Андрюшка.

— Это еще что? — сказал Хаче. — Ты, хозяин, чего здесь? Марш домой!

— Погоди, — не спеша сказал Андрюшка, — погляжу маленько и пойду.

— Нечего тут, — сказал Хаче, — проваливай.

Андрюшка только плотнее прижался к земляному боку оврага.

— А тебе что? — сказал он. — Денег стоит?

Иоганн открыл подсумок и вынул бинокль. Бинокль был старенький, тот самый, который когда-то торговал у него Ирмэ. Он подвинтил какие-то колесики, приладил бинокль к глазам и принялся сосредоточенно смотреть на бандитов. Иногда, но отнимая от глаз бинокля, он коротко говорил:

— Пьют! Винтовки в один вяжут. Играет на гармошке.

На опушке в самом деле кто-то заигран на гармошке. Играл он что-то деревенское, грустное и тягучее. Два-три голоса подхватили мотив, негромко запели. Гармошка — на басах — грустила и жаловалась, как человек, а люди — хрипловато, чуть пьяно — вторили ей. И лес шумел.

— И-эх, — вздохнул Андрюшка. — ладно играют черти.

Вдруг гармонист резко, бее; перехода, заиграл плясовую. Начал он с частой мелкой дроби, будто горох сыпал из мешка: так-так-так-так. Оборвал. И снова начал, но уже медлительно, плавно. Не гармошка наяривает — пава плывет.