Дойвбер Левин - Улица Сапожников

— Ги, Мееров! Куда собрался, коваль?

— Здорово, Нухрей, — сказал Ирмэ. — В гости иду. В Горы.

— А ты бы, Мееров, зашел в хату, а? — сказал Нухрей. — Молоком угощу. Салом. Сало-то ты ешь, коваль?

— Только давай, — сказал Ирмэ.

— Ну-ну.

В хате их встретила жена Нухрея, Ганна, того же роста, что и муж, баба унылая и плаксивая.

— Заходи, родной, заходи, — протянула она постным голосом. — Давно я у вас не была-то. Что батя? На войне всё?

— Пришел, — сказал Ирмэ. — Слепой он теперь. Ослеп.

— Да что ты! — Ганна всплеснула руками, заплакала. — Как же он теперь-то? Работает-то как?

Ирмэ махнул рукой.

— Какая там работа!

— А какой был сапожник ладный! — сказала Ганна. — Сшил мне сапоги — уже три года, а погляди — новые какие.

Она утерла рукавом слезы, порылась в сундуке и, все еще всхлипывая, достала пару полусапожек. Полусапожки и верно были новые. Должно быть. Ганна их и не надевала.

— Завыла, — сказал Нухрей. — Ну, буде, — повернулся он к жене. — Тащи там, что есть. Сала дай. Молока. Седай, Мееров, к столу.

В хате только и было, что стол да стул. Пахло сосновым лесом, смолой.

Ганна подала на стол каравай хлеба, молока, сала. Нухрей вдруг — шмыг за дверь и долго где-то пропадал. Вернулся он очень довольный и, подмигивая, облизываясь, сунул Ирмэ под самый нос бутылку самогона.

— Не горюй, Мееров, — сказал он. — Дай-ка, старуха, стакан.

Выпили, закусили. Самогон на вкус показался Ирмэ хуже касторки. Однако выпил он все, до дна. В гостях — не дома.

— О-о! — сказал он. — Крепкий.

— Еще бы, — сказал Нухрей. — Первач.

— Сам гонишь?

— Не. Ермил на всю деревню поставляет. Руб бутылка.

— Густо, — сказал Ирмэ. — В Рядах дешевле.

— Зато, брат, товар, — сказал Нухрей. — В Рядах не сыщешь, врешь.

Еще выпили. И дрянь же! Ирмэ скривился, сплюнул. Касторка-то она, конечно, вкусней. Куда!

— Еще? — сказал Нухрей, поднимая бутылку.

— Не. Будет. — Ирмэ спрятал свой стакан под стол.

— Полстаканчика?

— И полстаканчика не буду, — сказал Ирмэ. — Не буду, Нухрей.

Его тошнило. Он широко открывал рот и жадно, как рыба, втягивал воздух. Это, однако, не помогало. В голове гудело, а ноги точно приросли к полу, до того они были тяжелые. И чего-то было смешно очень: он кивал головой, хлопал осоловелыми глазами и хихикал совсем как Нухрей.

— Хи-хи, — смеялся он тонким голосом. — Нухрей, а Нухрей?

Нухрей не слушал. Шатаясь, размахивая руками, он вышел на середину комнаты и стал выделывать ногами сложные какие-то кренделя.

— Жарь! — кричал он кому-то. — Сыпь!

— Погоди! — кричал Ирмэ. — Погоди, брат.

А Ганна стояла у печки и, подперев кулачком подбородок, жалостными глазами глядела то на мужа, то на Ирмэ. По ее лицу катились слезы.

— Ой, — плакала она, — родные!

Вдруг в окне появилась рожа, смешная рожа: нос поленом, усы ребром.

— Гляди! — крикнул Ирмэ. — Таракан.

Рожа сердито новела усами.

— Эй, хозяин, — скакала она. — Кто хозяин?

Нухрей шатаясь подошел к окну.

— Ваша благородия, — сказал он заплетающимся языком, — то есть, это я буду хозяин.

— Иди до старосты, — сказала рожа. — Живо!

— Враз, — сказал Нухрей. — Только соберусь — и пойду. Мне что? Мне, ваша благородия, ничего не надо.

— Ну, ты, разговаривать! — крикнула рожа. — Сказано тебе — живо.

— Иду. Иду.

Рожа исчезла. Снова открылись голые хаты, собаки подле хат. По широкой улице деревни, подымая пыль, как стадо, двигалась куда-то толпа мужиков. Впереди выступал дюжий дядя с шашкой на боку, в форменной с твердыми краями фуражке.

— Ваша благородия! — высунувшись в окно, крикнул Нухрей — так радостно, будто родного брата увидел. — Ваша благородия! здравствуй.

Человек с шашкой услыхал крик и остановился. Он оглянулся, не понимая, откуда голос, но, увидев Нухрея, отвернулся, плюнул и дальше пошел.

— Ваша благородия! — не унимался Нухрей. — Ваша благородия! Здравствуй.

Рожа с усами опять появилась в окне.

— Тебе говорят! — крикнула она сердито. — Живо!

— Иду. Иду.

Нухрей побрел по улице, спотыкаясь через шаг и падая.

Ирмэ туго, правда, а начал что-то соображать. Где-то уже видал он эту рожу. И человека с шашкой видал. Оно, конечно, давно дело было. А то, может, недавно? Постой: давно или недавно? Постой, рыжий. Погоди. Погоди ты…

— Ганна, — сказал он, — это кто был-то?

— Кто, родной?

— Этот — с усами?

— Да боже мой! — удивилась Ганна. — Не узнал та? Стражник же.

Вот оно и то. Ирмэ провел рукой по лбу, глубоко вздохнул, встал. Он почти отрезвел.