Дойвбер Левин - Улица Сапожников

— Выходит, ребята, кругом шестнадцать? — сказал Лейбе.

— Выходит — табак дело, — сказал Хаче. — Как, по-вашему, Лейбе, скоро войне-то конец?

— Кабы по-моему, так скоро бы конец, — сказал Лейбе. — А так-то — не знаю. Вот погоди, начнут солдаты стрелять не в ту сторону — тогда и конец.

— Это как? — не понял Хаче.

— Так уж, — сказал Лейбе. — Тут, парень, разговор долгий. Сразу не скажешь.

— Надоело уж очень, — сказал Хаче.

— А там-то, на позиции, не надоело, думаешь? — сказал Лейбе. — Осточертело, брат, до того, что сказать нельзя.

— Так чего ж сидят?

— Ишь ты! — удивился Лейбе. — Скорый! Ну, сидят, оттого, что велят. Понял?

— Кто велит?

— Мама велит.

— Какая?

— Такая, — сказал Лейбе. — «Ваше благородие» называется.

— Офицеры, что ли? — сказал Хаче.

— Угу, и офицеры. — Лейбе помолчал. — Однако накладут же когда солдаты по шеям, — добавил он, погодя. — И им, и другим.

— Это кому же другим? — спросил Ирмэ.

— Богачам, брат. Буржуям. Слыхал такое слово?

— Богачи-то при чем? — сказал Ирмэ.

— Носы у них, понимаешь, некрасивые, — сказал Лейбе. — Хорошо если стукнуть, так, может, выправятся. Понял?

— Нет, — сказал Ирмэ. — Не понял.

Лейбе рассмеялся.

— Эх, ты, рыжий. — Он хлопнул Ирмэ по спине. — Ну где тебе понять? Почему да почему? Почему у быка рога, а у коня — нет, знаешь?

— Нет, не знаю.

— Видишь.

— Смеетесь, — сказал Ирмэ. — Вы правду — почему, а?

Лейбе достал из кармана портсигар, вынул папиросу, закурил.

— Видишь ли, Ирмэ, — проговорил он серьезно. — Я не смеюсь. Я верно говорю. Не поймешь ты. Люди постарше тебя и то не понимают. Сидят третий год в окопе, ругаются, кроют почем зря, а не понимают ни черта. Сейчас-то, на третьем-то году, которые раскачались: «Долой генералов! Бей их, золотопогонных». А дальше что? А дальше — ничего. А ведь дальше — самое-то и начинается.

— Что начинается? — сказал Ирмэ.

Лейбе сильно затянулся, плюнул на папиросу, притушил ее, кинул вниз. Помолчал. И вдруг заговорил совсем о другом.

— Ты, Ирмэ, — сказал он, — Ряды хорошо знаешь?

— Ничего будто, — удивленно сказал Ирмэ.

— Сколько, по-твоему, в Рядах народу?

— Много, — сказал Ирмэ. — Тысяч пять.

— Верно, — сказал Лейбе. — Пять тысяч. А ровно все живут?

Ирмэ не понял.

— Ну, скажем, есть кто побогаче, победней? — пояснил Лейбе.

— Как же.

— Так. Ладно. А кто больше работает — кто побогаче или кто победней?

— Ну, кто победней.

— Правильно, — бедняки. А вот денег у кого больше?

— Ну, известно у кого, — сказал Ирмэ.

— Как же так? — сказал Лейбе. — Больше работает, а денег-то меньше?

— Не знаю, — сказал Ирмэ. — Везде так.

— Верно, — сказал Лейбе. — Везде так. Я в эти годы всю страну прошел — везде так. Беднота, голь — подыхает. А богачи — не знают куда деньги девать. Лошадей шоколадом кормят. Ты, Ирмэ, ел когда шоколад?

— Нет, — сказал Ирмэ, — не ел.

— Ничего, — сказал Лейбе. — Лошадям нравится. И тебе бы понравился. Чего тебе батька шоколаду-то но покупал? Денег у него, что ли, мало было?

— Смеетесь, — сказал Ирмэ.

— Нет, правда? — сказал Лейбе. — Ты его, как домой придешь, так поругай, — чего он тебе шоколаду не покупал. А то, может, он и хлебом-то кормил недосыта? Бывало?

— Бывало.

— Вот он у тебя какой. — Лейбе укоризненно покачал головой. — А сам-то он как? Случалось — и сам-то голодал?

— Случалось, — сказал Ирмэ.

— Скажи ты. А ведь работник-то он был хороший. Работал-то ведь он много.

— Работать-то он работал много, — сказан Ирмэ.

— Во, поди ж ты, и много работал, и голодал, — удивился Лейбе. — А Файвел Рашалл, как думаешь, голодает?

— Ну! — сказал Ирмэ.

— А ведь ничего не делает, баклуши бьет, — сказал Лейбе. — А его щенок? Как его, Монька, что ли? Он подчас и шоколад жрет. Как думаешь?

— Жрет.

— То-то и оно-то. Нескладно как-то получается, ребята.

— А отчего это? — сказал Ирмэ.

— Оттого, — сказал Лейбе. — Порядок такой.

— Какой?

— А такой, — сказал Лейбе, — что вот, к примеру, лен. Мужик — пахал, сеял, убирал. А много он за него получил? А Файвел ничего не делал. «Куплю — продаю». А глянь — в кармане тыща. Во. А то, скажем, батрак в имении. В Орловичах, скажем. Долбит носом землю, потеет, а кому деньги идут? Хозяину. Вот он, порядок какой.

— Как же т-так? — сказал Алтер.

— Так уж, — сказал Лейбе. — Порядок-то установил кто? Хозяин. Ну, понятное дело. Вот, к примеру, воры бы собрались да, скажем, посадили бы нашего Степу царем, чтоб порядки наводил. Он бы как? «Первый человек в городе — вор. Он что взял, то и его. А ты, дурак, кланяйся, а заругаешься — в острог». Так?