Дойвбер Левин: Улица Сапожников

Когда Ирмэ вошел, все ребята сидели за столом и медленно раскачиваясь, громко, с завыванием что-то читали. Посреди сидел ребе. [2] Учитель. Его звали Иехиел. Но ребята за глаза звали его — Щука.

Ребе был не старый еще человек, чернобородый, худой, непомерно длинный: ноги что ходули, зубы что колья. Они так далеко выпирали изо рта, что рот у ребе никогда не закрывался. Так он и ходил с открытым ртом, балда-балдой.

Ирмэ приоткрыл дверь, осторожно пролез и — юрк в угол. Он думал: «Ребе в первую-то минуту не заметит, а там — авось, небось да как-нибудь». Но ребе заметил. Он кивнул, и стало тихо. Все молча уставились на Ирмэ.

Ребе поманил Ирмэ пальцем: «Сюда, поближе». Ирмэ подошел поближе, однако не так, чтобы очень близко, не настолько, чтоб ребе мог достать плеткой.

— Здравствуйте, господин Ирмэ, — проговорил ребе дружелюбным голосом и протянул левую руку, — в правой он держал плетку, — как здоровье?

Ирмэ здороваться за руку не стал, но ответил не менее дружелюбно.

— Спасибо, господин Иехиел, — сказал он. — Вот только поясницу ломит.

Ребята фыркнули. Ребе скосился в их сторону, и они мигом приумолкли.

— Ломит? — спросил он с участием.

— Ломит, — сказал Ирмэ.

— Ай-ай! — заохал ребе. — Так и ломит?

— Так и ломит, — сказал Ирмэ.

— Да-а, — сказал ребе и вздохпул.

— Да-а, — сказал Ирмэ и тоже вздохнул.

Вдруг ребе как, хлестнет плеткой.

— Я тебя, щепка, пополам сломаю!

Плетка просвистела в пустоте. Ирмэ этого ждал и враз оказался у двери.

— Закрой пещеру, Щука, — сказал он. — Разит.

— Я те!..

Ребе вскочил.

Ребята опустили глаза, — и не видим и не слышим, — но незаметно подталкивали друг друга и подмигивали: Щука-то!

— Я те!..

Ребе вскочил и кинулся к двери. Но Ирмэ был уже за дверью.

— Что, Щука? Много взял? — кричал он оттуда и показывал кукиш.

Гнаться за Ирмэ по улице — дело гиблое. Такого догонишь? Ребе вернулся к столу, сел и просидел так долго, дыша тяжело, с хрипом. Потом проворчал: «ну!» И все двадцать шесть голосов залились как один:

— «И говорил Саул Ионафану…»

А Ирмэ пошел на двор. За хедером был глухой дворик, заросший травой и крапивой. Ирмэ выбрал место в тени, лег, растянулся и заснул.

Заснул Ирмэ и увидал сон. Глупый сон. Будто сидит он, свесив ноги, на плотине, а рядом стоит кот Халабес. Нарядился, чорт: шапка-кубанка, шелковая синяя рубаха, подпоясанная красным кушаком, на ногах — валеные сапоги. Хлыст, щеголь! «Уйди ты, Халабес, — говорит ему Ирмэ. — От тебя чего-то разит дегтем. Чего-то чихать хочется. Ну!» Но Халабес не слышит. Он чем-то обеспокоен… Он мотает головой. Он фыркает, сопит. И вдруг протягивает лапу, и — ну щекотать Ирмэ под мышкой. Ирмэ ерзает на месте, дрыгает ногами, он визжит, он хихикает. «Убирайся ты — хи-хи — к ляду! — кричит он Халабесу. — Уморишь!» Но Халабес не отстает. Он тормошит Ирмэ за плечо, он говорит, он шепчет что-то: «Текай! — шепчет он зловещим голосом. — Текай, рыжий, покудова цел!» Ирмэ открывает глаза и видит: стоит. Зелик, здоровый парень в здоровых сапогах, смазанных дегтем. Он трясет Ирмэ за плечо и зловеще шепчет:

— Текай, рыжий, покудова цел!

Ирмэ вскочил и — во-время: к нему подкрадывался Щука.

«Во! — подумал Ирмэ. — Влип!»

И тут вспомнил.

— Ой, ребе, — проговорил он, пятясь к забору. — Я и забыл. Батя-то велел сказать: сапоги готовы.

Но ребе уже сцапал Ирмэ за ухо. Он дернул ухо так, что Ирмэ подпрыгнул на поларшина.

— Со скрипом, ребе! Ой! — кричал Ирмэ, чуть не плача от боли. — Батя-то велел сказать: сапоги — ой! — со скрипом!

Ребе вдруг просиял. Со скрипом — это да! Он оскалил большие зубы и стал похож на бородатую лошадь. Ухо-то он все-таки не выпускал, но и не дергал больше.

— Врешь, мерзавец, — сказал он, скаля зубы.

— Со скрипом, ребе! Чтоб мне на этом месте провалиться, если не со скрипом! Чтоб мне лопнуть, если не со скрипом! — забожился Ирмэ и, так как пальцы ребе ослабели, выдернул ухо.

Ребе перестал улыбаться. Он сердито посмотрел на Ирмэ и сказал:

— Врешь ведь, скотина! — сказал он. — Смотри у меня!

— Чтоб меня громом убило, если не со скрипом! Чтоб мне руки-ноги оторвало, если не со скрипом! Чтоб мне подавиться, если не со скрипом! — зачастил Ирмэ. Левой рукой он тер ухо: ухо ныло и горело, как огонь.

Ребе погрозил ему кулаком.

— Врешь если, — сказал он, — шкуру спущу!

— Чтоб мне ослепнуть, коли вру! Чтоб мне оглохнуть, роли вру! Чтоб у меня все зубы…

И запнулся. О зубах при ребе уж лучше не надо.