Полиен Яковлев - Первый ученик

— Что же это вы, сударь мой, государь мой милостивый, ничего не знаете? Нехорошо-с. Стыдно-с. С-садитесь.

— Да я болел ведь, — снова с досадой напомнил Самохин, — ну и пропустил много.

— Болел? Это мне хорошо известно. Но что поделаешь? Конечно, не знать по причине болезни весьма и весьма уважительно, но не менее уважительно и по достоинству оценить ваши знания. Сожалею, но принужден поставить вам неудовлетворительную отметку. Двоечку-с. Второй год сидите. Никаких болезней не признаю-с.

Самохин с обидой посмотрел на Афиногена Егоровича. Захотелось ему сказать что-нибудь злое, грубое. Однако сдержался. Пошел и сел на место и сунул с досадой учебник в парту. Сломал пополам переплет. Но и это не облегчило. Обида росла. Надо было сделать еще что-то такое, отчего непременно стало бы легче.

Сложил губы трубочкой, чуть дунул и…

Все ученики и Афиноген Егорович остолбенели. Остолбенел и Самохин. Он испуганно зажал рот рукой и вытаращил глаза.

— Пре-лестно… — развел руками Афиноген Егорович. — Бес-подобно… И после этого вы, Самохин, будете утверждать…

Афиноген Егорович, запнулся, покраснел и вдруг взвизгнул:

— Марш из класса! Под часы! Без обеда!

Самохин поднялся, прикусил губу и стоял, готовый заплакать.

— Что же вы ждете? Хотите, чтобы вас под руки вывели? — не унимался Швабра.

Самохин пошел. У двери на секунду остановился, растерянно осмотрел на товарищей, вздохнул и оставил класс.

В коридоре, куда он вышел, было тихо, сумрачно и пустынно. На паркетном полу вырисовывались отпечатки множества ног. Кое-где валялись клочки бумажек…

Под часы Самохин не встал. Посмотрел направо, налево и медленно поплелся к уборной. Там, в суровом раздумье, он и дождался звонка.

— Злоподобная Швабра! — с горечью говорил Самохин товарищам. — Чтоб ему на том свете древние греки бока намяли. Вот назло не буду теперь учиться.

Отсидев два часа без обеда, он явился домой.

— Где пропадал? — крикнул из другой комнаты отец.

— Спевка была…

— Садись ешь… «Спевка», — вздохнула мать. — Бледный опять ты какой. Не болит ничего?

— Ничего…

Самоха поел наскоро и пошел в свою комнату. Было обидно. Едкое зло накипало на сердце.

Сел за уроки. Пропала к ученью охота, такими противными показались книги. Отодвинул брезгливо их от себя и долго бесцельно смотрел на стол. Тихо раскрыл тетрадь, вздохнул, обмакнул перо и стал сочинять стихи. Написал:

Прошло два дня. Самохин остыл, успокоился. Сидел на уроке и слушал, как математик Адриан Адрианович объяснял теорему.

Забрав в кулак большую пушистую бороду, математик спросил:

— Нифонтов, поняли?

— Понял…

— Повторите.

Длинный и тонкий, в коротких брючках, Нифонтов вышел к доске. Вышел и встал, как жираф у пальмы.

— Равенство треугольников, — начал он, подумал и переступил с ноги на ногу. — Треугольников… Вот возьмем треугольник А, Б, Ц…

Начертил на доске кривую, смутился, стер, начертил снова, поводил по чертежу грязным пальцем и, уронив голову, безмолвно поник.

— Ну, что же вы? — спросил учитель и выпустил из рук бороду. Борода развернулась широким веером и заслонила всю грудь.

— Если А, то есть Б, равно… То есть, виноват… Если Б…

— Эх! — не вытерпел Самохин. — Мямлишь там, топчешься, как журавль, на месте.

Учитель к нему:

— Идите-ка сами к доске.

Самохин посмотрел на него голубыми глазами, весело выбежал из-за парты, взял у Нифонтова из рук мел и — раз-два-три — доказал теорему.

— Ну вот, видите, можете же учиться, — ласково сказал математик.

— Да… Только отстал я, пропустил много, трудно теперь…

— Догоняйте. Вы способный. Я помогу. Приходите ко мне домой.

На перемене Самохину стало вновь радостно. Сказал Корягину:

— Лаблады-хабалды! Я вас, оболтусов, всех перещеголяю.

Бросились наперегонки к баку пить воду. Самохин нацедил полную кружку. Кто-то под руку — раз, кружка — бряк, и вода — по паркету.

— Ха-ха! Хо-хо! Ги-ги! Берегись! Индийский океан! Ла-Манш! Па-де-Кале!

— Кто? — подбежал надзиратель Попочка. — Кто воду разлил? — Схватил за плечо Самохина: — Ты?