Николай Богданов - Рассказы о войне

Кременский полез на столб. Но только потянулся к проводу, как раздался негромкий выстрел снайперской винтовки, и он упал. Снег окрасился кровью. Вражеская пуля попала бойцу прямо в сердце.

Жнивин схватил похолодевшую руку товарища и медленно огляделся.

Молча стоят густые ели, засыпанные снегом. Не дрогнула ни одна ветка. Где же затаился финский снайпер? Не успел разглядеть его Жнивин с первого выстрела. А со второго он и его убьет.

Что делать? Полезть на столб, сцепить провод? Нет, это невозможно. Лезть ему долго, а финну выстрелить — четыре секунды. Он меткий снайпер, бьет наверняка.

Жнивин притаился под столбом, притворяясь мертвым. Он выжидал, не пошевелится ли снайпер, не станет ли слезать с дерева. Так пролежал он до самого вечера.

Только ночью вернулся Жнивин в свою часть и привез на лыжах погибшего товарища. Он попрощался с убитым другом, сел у костра и крепко задумался.

Через некоторое время прибегают бойцы к командиру и докладывают:

— Афанасий Жнивин, видно, с ума сошел: куклу себе делает!

Командир вышел из землянки и подошел к костру. Смотрит — и верно: сидит Жнивин у огня и шьет из белой портянки голову для куклы величиной с человеческую.

Командир отозвал его в сторону и о чем-то с ним поговорил. А потом сказал бойцам:

— Не мешайте товарищу.

А старшине приказал:

— Выдайте ему для куклы старую шинель и разбитую каску.

Афанасий пришил голову к воротнику шинели, к голове прикрепил каску, шинель набил соломой — и получился человек. Он ему даже деревянное ружье на спину приделал и посадил рядом с собой у костра.

Когда принесли ужин, Жнивин сказал бойцам:

— А ну-ка, покормите моего братишку Ваню, он мало каши ел.

На рассвете наши войска снова перешли в наступление. И снова белофинны оборвали во многих местах провода. Афанасий Жнивин вызвался идти на ту же линию, где его чуть не убил снайпер.

Он оделся в белый халат, положил Ваню на лыжи и пополз, толкая куклу впереди себя на шесте.

Бой был сильный. От ударов пушек снег осыпался с елей и порошил, как во время метели. Финский снайпер, убивший Кременского, сидел на том же дереве не слезая, чтобы не выдать себя следами.

Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдоль линии ползет человек в серой шинели. Ползет-ползет и остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. Привстал, дернулся вверх, словно его подтолкнули, и снова остановился.

— Трусит, видно, — злобно усмехнулся финн. Он выждал и, когда связист еще раз приподнялся, выстрелил.

Но странный связист только дернулся, но не упал.

Финн прицелился еще тщательней — и снова промахнулся. От злости он забыл осторожность и выстрелил в третий раз.

И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему вернулась собственная пуля. Финн взмахнул руками и повалился вниз.

А Афанасий Жнивин встал из-под столба, почти невидимый в белом халате, и сказал:

— Ну, Ваня, один готов!

Посмотрел, а у его приятеля в шинели три дырки от пуль! Метко стрелял снайпер, да попадал в солому.

Когда он в первый раз выстрелил, Жнивин повернулся на выстрел. Когда во второй раз ударил, Жнивин заметил, как снег с одного сучка осыпался. А в третий раз они выстрелили одновременно. Только финн попал в куклу, а наш боец финну в лоб.

Перехитрив одного финского снайпера, Жнивин перехитрил также и второго. Так он всю войну охотился на финских снайперов, приманивая их на куклу. И охотился всегда успешно.

Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его Ване — только финские пули. Но соломенному братишке не приходилось ложиться в госпиталь, Жнивин сам зашивал его раны суровыми нитками.

И когда бойцы его спрашивали:

— Как это ты так ловко финнов бьешь?

Он отвечал:

— Это я не один, а вдвоем с братишкой.

Белофинны, отступая под натиском Красной армии, срывали зло на мирных жителях. Людей угоняли, скотину резали, в собак из ружей палили. Разбежались по лесам собаки.

Красноармейцы их жалели, видя, как бродят они без крова и без хозяев.

Степан Сибиряков приметил одну, светло-серую, с подпалинами. Очень она ему понравилась: стоит на опушке леса, уши торчком, глаза умные — настоящая лайка. Показал ей кусок хлеба: