Наталия Лойко - Ася находит семью

Однако и Ксения умела быть непреклонной.

— Немедленно объясни! — требует она.

Тем временем Ася пытается незаметно большим пальцем ноги пододвинуть к себе валяющуюся на полу зажигалку, которая, вероятно, выскочила из кармашка, когда Ксения дернула за простыни. Ася подозревает, что сейчас, в гневе, Ксения способна отобрать и подарок Андрея.

И верно, заметив тайные усилия Аси, Ксения ловко овладела зажигалкой.

— Так… Сухаревская штучка! Продукт спекуляции и обмена.

Ася могла бы объяснить, откуда у нее взялся столь презренный продукт, но обида лишила ее дара речи.

С Асей так постоянно! Решила поступить достойно и благородно, а приходится чуть не в драку лезть. Вчера, можно сказать, совсем растаяла, глядя, как радостно Ксения собирает ребят в колонию, а сегодня и глядеть на эту Ксению не желает.

Пусть прежде Асе хотелось стать на нее похожей, чтобы, как и она, не страшиться никакого дела, думать всегда о других, а о себе совсем забывать. Но теперь кончено. Кто же захочет подражать такой вредной? И, главное, хватает чужие зажигалки…

— Отдайте! Не имеете права! Я отнесу ее Варе.

— Шашкиной? — Ксения пожала плечами. — Понятно! Кому же, как не Шашкиной?

— Отдайте! — Ася вырвала из рук Ксении подарок Андрея. — Насовсем ей отнесу!

Если бы у Аси был сундук с сокровищами, она бы сейчас и его оттащила Варе. Бедная Варька, обиженная вчера Асей. Бедная… Ей-то никто не шептал: «Милая, милая Варенька», никто не просил перед разлукой: «Выслушайте меня».

— Все ей снесу!

— Все? И простыни?

— Какие простыни? Вот, пожалуйста… Отдайте их Татьяне Филипповне. Скажите, что к отъезду вернусь…

Ася запнулась, вспомнив, что Ксения была не прочь выкинуть ее из списка отъезжающих, но об этом заикнуться нельзя, ведь Ася это подслушала. Однако Ксения сама сказала:

— Ну знаешь… С отъездом еще подумаем. Нуждающихся и без тебя довольно, а в чужом месте особенно важна чистота коллектива.

Ася больше не стояла с гордо поднятой головой. Она обмерла от мысли, что Ксения, вполне возможно, соберет после завтрака детдомовцев и гудящее, взволнованное собрание потребует от Аси объяснений. А что она скажет? Правду нельзя, врать не станешь…

И начнут говорить об Асе, как о Люсе Бородкиной. Когда Люську исключали, тоже говорили о чистоте коллектива…

Ксения деловито пересчитала простыни:

— Уже? Успела сплавить?! Где шестая?

«Где? — ужаснулась Ася. — В лазарете, наверное!» — и пробормотала:

— Нет простыни… и искать негде.

— Негде? Немедленно в дортуар! К Шашкиной и не думай. Запрещаю! — Голос Ксении дрожит от обиды. — Вот попробуй перевоспитай таких…

Ася поднялась на третий этаж и тихонько спустилась обратно. Надо было проскользнуть в лазарет, а затем швырнуть Ксении эту дурацкую буржуйскую простыню.

Простыня белела на полу у входа в изолятор. Схватив ее, Ася помчалась по коридору мимо опечатанной домовой церкви, мимо кухни, откуда уже доносился съестной дух… Что это? Ксения в кухне! Чему она там поучает Лукерью?

— Будьте начеку! — говорит Ксения. — Ребята без еды погибнут в дороге. Белье-то мы проворонили.

— Белье? — вскрикивает стряпуха. — Украли?!

Сразу обессилев, Ася прислоняется к стене.

Конец! И не возразишь, не докажешь!.. Даже если вернешь простыню. Сама же запутала дело: «Нет ее. Негде искать». Подозрительно? Даже очень…

Что теперь делать? Бежать! Оставить простыню на видном месте и бежать. Когда-нибудь Ксения раскается.

Ася тихо крадется по коридору. Вот и вестибюль. Каравашкин стоит у окна, спиной к Асе. Федя безмятежно спит на большом неуклюжем тюке. Поблизости на полу лежит мелок, которым латинист делал пометки на багаже. Ася с грустью глядит на светловолосую, всклокоченную голову, удивляясь тому, каким добрым, притихшим может выглядеть Федя…

Она нагибается за мелком и, торопясь, выводит на каменном полу слова, которые должны потрясти ее друзей:

Ухожу навсегда.

Федя прочтет первым, затем прибежит Катя. Неужели и для них Ася станет обманщицей, как Люська, как «добрая фея»? Неужели никто никогда не скажет, что она сделана из хорошего материала?

Прощай, детский дом! Сейчас Ася шмыгнет в дверь, выходящую в парк, оттуда калиткой выйдет в заросший травой переулок. Прощайте… Ася уходит. Уходит совсем. Навсегда.

Сонный покой улиц и улочек еще не нарушен шумом шагов рабочего и служилого люда. Шлепая босыми ногами по прохладным, остывшим за ночь каменным плитам тротуара, Ася одолевает долгий путь от калитки Анненского парка до подъезда дома, где прошло ее детство.