Наталия Лойко - Ася находит семью

— Овчинникову, — объявила Ксения.

— Асю? А что случилось?

— Неизвестно. Или проявление анархизма, или еще хуже…

Из дальнейшего, довольно бессвязного рассказа Ася узнала, что она — Овчинникова — не случайно в прошлом соприкасалась с Сухаревкой; что сегодня из детского дома исчезло ценное государственное имущество, а перед этим Ася опять-таки соприкасалась с одной личностью, не успевшей перевариться в фабричном котле и водившей Асю в свое время на толкучку. Кстати, тоже для сбыта государственного имущества.

Не в характере Аси было молчать при таких обстоятельствах. Девочка вскочила, схватила в охапку злополучное имущество и ринулась к двери. Дрожащие руки отказывались слушаться. Гладкие накрахмаленные простыни соскользнули на пол. Пока Ася на корточках собирала их, разговор за стеной круто изменил направление. Ксения почему-то легко согласилась с доктором, что беспокоиться насчет Аси преждевременно, что скорее всего тут обычная шалость; даже не запротестовала, когда он сказал, что девочка сделана из хорошего материала.

Затем Ксения совсем иным, каким-то робким голосом спросила:

— Так вы ждали меня?

Нисколечко она не думала об Асе. По голосу можно было понять: ей все безразлично, кроме того, что ответит Яков Абрамович.

Он ответил тихо, но явственно:

— Ждал… Выслушайте меня на прощание… Вы можете меня презирать, милая Ксения, но я вас люблю.

— Я вас люблю, — произнес Яков Абрамович.

Ася не знала, опустился ли он на колени, но насчет руки и сердца молчал. Может быть, оттого, что Ксения вскрикнула:

— Не надо! Больше не говорите! Я уйду!

— Ксения… Милая…

— Не надо! Рядом дети…

— Рядом никого. Только Нюша, первая соня во всем доме и первая выдумщица.

Асе очень хотелось узнать, почему доктор назвал Нюшу выдумщицей, но доктор говорил Ксении совсем о другом. Ксения стала испуганно доказывать, что в стенах детского учреждения не место чувствам взрослых, что авторитет важнее всего. Но Яков Абрамович вроде и не слушал ее и радостно повторял: «Милая Ксения… Милая!..»

Ксения не соглашалась быть милой, она стояла на своем:

— Нет, нет… Ничего личного! Мы с вами представители нового.

— Вот и хорошо! Это же главное, что мы не чужие! Объявим осенью…

— Кому? Детям?

— Всему нашему дому. Так и скажем: вместе на всю жизнь. Навсегда.

— Ни за что! Тогда я и вовсе с ними не справлюсь. Авторитет, понимаете? Вы только представьте, вдруг сейчас нас с вами кто-нибудь из ребят подслушивает?

Подслушивает? Асе только теперь пришло в голову, что она подслушивает — она, которая старается всегда поступать честно!

Можно подслушивать врагов, чтобы узнать их тайные замыслы, — об этом сказал в своем выступлении Федя, узнав, что Петроград находится под угрозой. Но своих…

— Ксения… Скажите одно слово…

— Все сказано, — перебивает Ксения. — Я пойду.

— Ну что ж… Спасибо, что зашли попрощаться.

— Прощайте… Не скучайте летом… То есть скучайте… — Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Ксения выпаливает: — И я буду…

Убежала! Должно быть, Яков Абрамович улыбается в темноте. Ася тоже не в силах сдержать улыбку. Правильно говорила Катя: «Ксения только делает вид, что она сердитая». И для чего это взрослым нужен авторитет?

Доктор не уходит из лазарета, шагает из угла в угол. Что делать Асе? Уснуть… Сунуть под щеку стопку простынь и закрыть глаза. Ну и ночка!

Ася спала, а Ксения надолго лишилась сна. Она ходила по притихшему зданию, напрасно ища покоя. Она забрела в огромный пустой зал и не сразу его узнала: лунные блики играли в стеклянных подвесках люстр, сияли в выпуклостях полированных светлых колонн, словно приглашая Ксению коснуться щекой прохладного мрамора.

Ксения медленно подошла к одной из колонн, обняла ее, огляделась… В крышке рояля отразилось лицо, показавшееся незнакомым, пугающее блеском глаз. Ксения вышла из зала и наконец очутилась в парке — старинном, запущенном Анненском парке.

Ксения шла, пораженная чудесами, которые вершила вокруг июньская ночь. Неузнаваем был пруд, замусоренный, скучный при свете дня, а сейчас волшебно сверкающий между деревьями. Неузнаваемы были деревья, шелестящие о том, о чем они помалкивают при дневном свете. Вытоптанная детскими ногами лужайка, давно уже ставшая площадкой для игры в лапту, вновь обернулась лужайкой. Примятая трава, чудилось, ожила, потянулась вверх. Чудилось — пахнет свежим, росистым лугом.