Николай Григорьев: Двенадцать поленьев

Потом улыбнулся — непонятно чему. И раскрывает пригоршню.

Гляжу — на ладони красный лоскут распускается в виде розы. А посредине — часы. Пузатенькие, на длинной цепочке — ну, загляденье, до чего хороши!

— Нравятся? — спрашивает.

Я головой киваю.

— Потрогать хочешь?

Приподнял я часы, подержал в руке.

— С обновкой, — говорю, — вас, товарищ командир!

И нацеливаюсь положить часы обратно, в их красное гнёздышко.

А командир:

— Не торопись, Петя, класть, разгляди получше.

И замечаю я надпись на обратной крышке. Мелкими буковками вырезано:

Подрывнику АГАШИНУ П. И.

за храбрость и умелость.

От командования бронепоезда «Красный воин».

Это было так неожиданно, что я чуть не выронил часы.

— Нет, нет, — бормочу, — мне не за что. Не возьму!

Тороплюсь объяснить, что награда неправильная. И про верёвочку сказал, которую не мог завязать. И про то, что матрос из-за меня в одном сапоге остался. И про бронепоезд. Враг-то от нас ускользнул. Какая же это храбрость? Какая умелость?

Командир выслушал меня и говорит:

— А теперь я скажу, а ты послушай. Товарищ Агашин! — Говоря это, командир встал. — Рискуя жизнью, вы уничтожили вражеский паровоз-торпеду. Родной наш бронепоезд «Красный воин» благодарен вам. Примите заслуженную награду.

Взволнованный, я принял часы обеими руками.

— Служу Советскому народу!

Командир ушёл, а я зарылся головой в подушку и приложил к уху часики.

А там внутри: «Тик-так, тик-так, тик-так...»

Будто весёлые кузнецы по наковаленке названивают.

Наконец-то меня выписали из госпиталя!

На бронепоезде встретили как родного. Ребята обнимают, руку жмут. Поздравляют с наградой.

Дорофеич, увидев меня, зашевелил усами, заулыбался:

— Ну-ка, Петруша, покажись!

Он ощупал мои руки, плечи, шутя дал подзатыльника, от которого я закачался.

— Эге, — говорит, — да ты совсем ослаб, лёжа в госпитале! Ну, не беда: теперь я поваром — ребята выбрали. Так что готовься съедать двойную порцию!

А вот и матрос.

Мы кинулись друг к другу.

— Люлько!

— Петро!

Обнялись, поцеловались и снова обнялись.

— Люлько, — спрашиваю, — ну, как же твоё здоровье? Поправился после взрыва?

Матрос заломил бескозырку и подмигнул:

— А что мне, морскому волку? Я и в море тонул и в огне горел. От меня, браток, и пуля отскочит, и штык об меня поломается. Здоров!

А помнишь Оксану? — спросил Люлько. — Ну, девчонка, что хотела в речке утопиться? Теперь она санитаркой, да поглядел бы, как она ловко раненых перевязывает.

Я обрадовался.

«Нашлась! Удрала-таки от своего лавочника. Вот молодец! Ну, ей у нас будет хорошо в Красной Армии».

Ш-ш... Бронепоезд в дозоре.

Затаился среди деревьев и стал невидимкой.

А нам с бронепоезда далеко видно. Командир наблюдает за противником в бинокль.

Тишина. Только птичий гомон в лесу.

Дорофеич выглянул из бронебашни.

— Ишь, — говорит, — раскричались певуньи! Будто и войны нет.

Меня увидел.

— Ну-ка, Петя, который час? Не пора ли обед готовить?

Теперь у меня все спрашивают время. И знаете, рука не устаёт лазить в карман. Даже приятно потянуть за цепочку и вынуть часы.

— Без четверти, — говорю, — десять.

Дорофеич щурится на солнце и вдруг хлопает себя по коленям:

— Правильно! И по солнышку — без четверти десять. Ай, знатные у тебя, Петруша, часики. Да оно и понятно: худых в награду не дают.

Старик кинул за борт корзину. Она у него сплетена для провизии.

А провизия — вот она, рукой подать.

Жёлтым частоколом стоит неубранная кукуруза. На грядках сахарная свёкла. Стелется горох. Выглядывает красными мордочками морковка.

Всё это пропадает: война.

А Дорофеич наберёт в корзину того да этого, всего понемногу — можно и борщ сварить.

Спустился он из вагона, подобрал свою корзину, а тут в зарослях кукурузы шевельнулся стебелёк. Прошуршали сухие листья.

Дорофеич заулыбался:

— Суслик! Этот не сплошает, уже обедает! — И старик тоненько, по-сусличьи, свистнул, посылая зверьку привет.

Но вдруг Дорофеич изменился в лице. Тревожно вобрал голову в плечи. Машет нам наверх, зовёт на помощь.

Я схватил винтовку. Для старика — гранату. И — из вагона.

— Дорофеич, — шепчу, — ты что?

Он послал меня в обход кукурузного поля, а сам с гранатой — грудью вперёд.

Углубился в кукурузные заросли да как крикнет:

— Руки вверх!